Ирина Ярич - Шелест ветра перемен

В это время Благуша и Ягодка бродили невдалеке от землянки, собирали жёлуди для свиней, сухие шишки для растопки и орехи и рябину. Увлечённые сбором даров леса они углубились в чащу, вдруг Ягодка подбегает к матери и со страхом шепчет: «Тамо кто-то плачет». Благуша тоже сначала испугалась, прислушалась. И, правда, из-за кустов малины и густо росших маленьких ёлочек слышался не то плач, не то стон. Благуша наказала дочке стоять, а сама потихоньку пошла на тихие жалобные звуки. Но Ягодке страшно одной остаться и она крадучись прячется за спину матери, но идёт следом за ней. Звуки смолкли, но Благуша осторожненько обходит и видит большие испуганные глаза лосёнка, от страха он вжался в землю. Он попытался вскочить, но ноги подкосились, и он рухнул. На правом боку у него была сильно содрана кожа, и открытая рана уже начала гноиться.

– Ой, ты бедненький, кто ж тебя так поранил? – сочувственно покачала головой Благуша.

Она взяла лосёнка на руки, хотя он и пытался вырваться, но боль, и, видимо, голод совсем лишили его сил.

– Мал, да тяжёл, – промолвила Благуша и понесла найдёныша домой, а Ягодка за ней и всё норовила погладить жёсткую шерстку лосёнка.

Мирослава у землянки увидела их.

– Вот нашли, – радостно прокричала Ягодка.

– Мама, вы поддержите его, – попросила Благуша свекровь, – а я пойду сделаю ромашковый настой. А ты, Ягодка напои лосёнка молоком.

Мирослава с нежданной ношей присела на пенёк.

К вечеру лосёнок лежал на сене в хлеву, для него специально отгородили закуток, чтобы его никто из живности не зашиб. Раненный его бок Благуша обвязала льняной тряпицей, предварительно промыв рану ромашковым настоем и смазала целебной мазью.

Когда вернулся Собимысл часть рыбы, принесённой Жданом, уже пеклась на углях, распространяя вкусные ароматы, а остальная пошла на уху, которая булькала и от неё исходили аппетитные запахи, всего этого Полосатка не в силах вынести, ей невмоготу усидеть в уголке под лавкой, даже возле любимых своих котят, и она вышагивала вокруг, принюхивалась и так смотрела на людей, тёрлась о ноги и просяще мяукала, словно говорила, когда же вы мне дадите полакомиться рыбкой. Конечно же, её угостили хвостиками и плавниками.

Собимысл принёс кроме куницы три диких утки. Ягодка радостно его встретила. Добычу деда рассматривала с интересом и грустью, гладила их серо-коричневатые пёстрые перья, подняла печальное личико, с укоризной посмотрела на небо, где громоздились кучевые облака огромными клубами, что же, мол, не упрятали птичек?

– Дедуля, отчего же они за тучи не схоронились?

– Внученька, уткам тако высоко не подняться.

– Отчего клубятся? – недовольно кивнула Ягодка на облака.

– Тако се дым из очага Рода – родителя всего живого и сущего, а также владыке туч.

– Ак дым? Тогда почему из него бывает дождь, а из нашего дыма – никогда?

– Ягодка, родимая, что же ты сравниваешь! То дым особый, богом сотворённый, он несёт влагу, чтобы напоить Мать-сыру-землю.

Ягодка вздохнула, но, вспомнив о лосёнке, стала живо рассказывать о нём отцу и деду, а Ждан поведал об озере, о болоте и людях, что видел.

– Да, надобно разузнать. Если люди добрые, то чем смогём, тем помогём, – сказал Собимысл.

Дружная, работящая семья, ставшая изгоем на родине обживает лес. Опасности они избежали, но разве будущее их безмятежно. Удастся ли им уйти от непримиримости и гнева инакомыслящих? Для них мир перевернулся, и они попытались от него убежать. Но не соприкасаться с этим, теперь чуждым для них миром, невозможно. Видимо, огорчений и печалей им не миновать. А пока они сидят и едят печеную рыбу, хлебают уху. Ягодка ластится то к бабушке и та даёт ей кусочек рыбы, очищенный от костей, то обнимает деда и он гладит шершавой рукой её по нежные волосам, трепет ласково за ушко, то заглядывает в глаза отцу и тот говорит, чтобы она сидела на месте, а не ёрзала, не то подавится костью, то прижимается к матери и та суёт ей рыбью голову и шепчет: «Отнеси Полосатке».

Скоро они лягут спать, они устали, но сыты и довольны, что всё с ними благополучно. А завтра новый день принесёт свои хлопоты и заботы.

– Ни снега, ни мороза – худые дни, – сокрушается Мирослава, готовя похлёбку.

– Мама, неужто боги обиду таят? – предположила Благуша, испугано глядя на свекровь, и глаза её, широко раскрытые казались в полутемной землянке бездонно синими. Она даже приостановила веретено, ожидая услышать опровержение своей тревоги или успокоительные слова.