Елена Асеева - Сказ про сестрицу Алёнку и братца Орея

Алёнка и Орей зачастую носили берестяные очелья, ведь это дерево почитали славяне, полагая, что оно забирает боль и дарует здоровье. А бело-соломенные, плетеные очелья дюже красиво смотрелись на детках, придавая их бело-розовой, словно прозрачной коже (так, что сквозь нее виднелись голубые жилы, по которым текла алая кровь) легкое курение света. Одначе то так лишь казалось, чай, возникая в переливах лучей красна солнышка. Голубые глазки детишек, чуть светлее у сестрицы, чуть серей у братца, располагались в глубоких глазницах, понеже и чудились небольшими, едва прикрытыми ниточками белесых, изогнутых бровей и того же цвета частыми, длинными ресницами. Такими же не крупными были их носики с маленечко вздернутыми кверху кончиками и узкими подбородки да лбы. Однако не были детушки худенькими, вспять оба смотрелись крепкими да сбитыми. Может статься, оттого и лица их были округлыми, а губы полными, ярко красными, лоснящимися, словно тока миг назад Орей да Алёнка сметанки покушали.

Такой ладной была и сама Обрада…

Была когда-то в отрочестве…

Тады и волосики у нее ковылем лоснились, и глазоньки лазурью небес отливали, и образ ее был такой же здоровый косностью, и ерзой она слыла не меньшей. Да опять же вот так и ее кадый-то в лесу бабушка выкрикивала, подзывая к себе, да не слышалось в том зове негодования али сердитости, только порой перекатывалась от звука к звуку смешинка. Ибо и ее бабушка, и сама Обрада, души не чаяли в своих внуках, несомненно, примечая в них себя в дни отрочества.

А нынче образ Обрады дородством пышет и руки у нее пухлые, мягкие они все больше от той упитанности, не от юности, как у Алёнки и Орея. Да только бабушка тому лишь радуется, она ведь понимает, что после ее ухода из Яви останутся тут жить ее дети, внуки, да Алёнка с Ореем, точно с нее срисованные. А потому продолжится род славянских землепашцев, каковые даже в имена вкладывают тот почетный труд. Абы и величание Ория, означает – землепашец, пахарь, и содержит в себе понятие орать, пахать оземь. Будут жить потомки Обрады и нести в себе веру в богов светлых, родных, каковые их когда-то высеяли в Яви. Поелику ведают славяне, что горит в каждом из них искра бога Сварога, большака богов, покровителя кузнечного дела и ремесел, умений всяческих, кои для землепашества и быта надобны. Бога, который и научил людей пахать, сеять, огнем да железом пользоваться и завсегда жить семейным укладом. Это любой славянин с малолетству знает, что кады-то от кузницы Владыки Мира Сварога, с Синей Небесной Сварги, прилетела в Явь молния, и, ударивши о землицу-матушку зачалась огнем, так и появился первый очаг. А уж из угольков того огнища родились люди, Муж да Жена, Мужчина да Женщина. Ведают славяне, что именно Лада, большуха богов, покровительница женщин, детей, семейного союза, любви и женских дел, сбирает после смерти души, оные превратились в искры огня Сварога и несет их в Явь, дабы вложить в лоно жен, жаждущих зачать дитя.

– Алёнушка, Орюшка! – в который раз позвала внучат Обрада, да сделав несколько шажочков вперед, подмявши ногами земляничные кустики, вышла из тени ели, в сиянии солнечных лучей поигрывающей зелено-голубой пеленой, на опушку. Бабушка недовольно качнула своей крупной головой, самую толику взволновав седые, длинные пряди волос, все еще густые и укрывающие плечи, видимо, тем проявляя недовольство, а потом неожиданно резко оглянулась. Обрада днесь даже не успела вздохнуть, поставить на оземь небольшую плетеную из лозы корзину, как из леса, на полянку вылез густой черный дым. Словно чей-то огромный язык, он махом окутал ее образ, а после принялся плескать сразу во все стороны: вверх, вправо, влево и даже вниз, черно-сизые долгие чадные лохмотки.

А уже в другой момент, вся кулига, и лес, и небесный свод с власами облаков на нем, и само красно солнышко сокрылось в том плотном черном киселе, где схоронившимся обок ствола ели, под ее могучими ветвями, сестрице и братцу стало тягостно вздохнуть. Попервому вздохнуть, а опосля и выдохнуть. А дотоль плывущий округ кисловатый аромат хвои сменился на горечь, вроде в рот детишкам сунули уголек из печурки. Перекачивающая же своими парами морока, теперь погасила все звуки, досель живущие в гае и отдельными рыками, трелями, шипением, жужжанием, треском, хрустом, создающая его многозвучье, а потом вспять наполнилась далекими окриками да воплями людей, и совсем близким ревом звериным, свистом соловьиным, шипением змеиным. И того дикого гула испугавшись, ребятишки торопливо с корточек вскочили, да ладошками уши закрыли, головами замотав, принялись Обраду звать-величать: