Елена Чудинова: Легенды Армении

Три года минуло, как пустились всадники в путь. Как птица в клетке металась на высокой башне царевна, вглядываясь вдаль.

«Где же вы, красивые и смелые, что отправились ради меня за Негасимым Огнем? — горько воскликнула она. — Красота моя вянет, как сорванная роза!»

Обессилев от печали, спустилась царевна к отцу.

«Скажи мне отец, — спросила она. — Есть ли дорога назад для того, кто увидел Негасимый Огонь?!»

Ничего не ответил царь, только посмотрел на дочь в великой печали.

Горько заплакала царевна.

«О, прекрасные юноши, — проливая слезы, сказала она. — Если правда то, что все вы погибли, лучше мне обратиться в камень!»

И в том же миг окаменело ее прекрасное тело. Каменными стали ее волосы и руки, губы и глаза. Но из каменных глаз продолжали точиться живые слезы.

И увидя, что случилось с любимым его дитятей, старый царь сам окаменел от горя. Каменной стала его борода, окаменели его могучие плечи и сильные руки, в скорби протянутые к дочери.

А из глаз каменной царевны продолжали литься слезы. И лились они до тех пор, пока вода не начала заливать старый замок. И вот над отцом и дочерью сомкнулась хрустальная вода. А затем поглотила вода сам замок вместе с башнями.

И там, где некогда стоял замок, разлилось чистое горное озеро. И по сию пору можно разглядеть на его дне кровли, стены и башни.

А души храбрых всадников, что погибли в поисках Негасимого Огня, превратились в ночных мотыльков. И стоит лишь зажечь в темноте свечу, как обезумевшие мотыльки слетятся на огонь. И будут они кружиться над огнем и бросаться в него, сгорая.

Так и звучали в крепости сказанья о былом, и люди в ней не знали того, что дух смерти грох уже начертал на челе каждого из них знаки судьбы.

Веселье царило за пиршественными столами, звучал смех и поднимались рога, наполненные красным сладким вином. Часовым, которые не могли покинуть своего поста, бдехш велел отнести вина и угощенья на стены и к воротам.

Звучали песни и смех, а душа бдешха была полна мучительной тревоги. Не знал бдешх, откуда шла эта тревога. Не страшился он скорой гибели в бою. Знал он, что сможет продержать крепость столько, сколько нужно для того, чтобы в стране собрались войска.

И на мгновенье пригрезилось бдешху, что на груди его лежит свернувшаяся черная змея. Тряхнул он головой, и виденье пропало.

«Ужели становлюсь я так стар, что вино бросается мне в голову вместо того, чтобы веселить сердце? — подумал он. — Что же, верно в самую пору приходит ко мне смерть. К чему воину пережить лучшие свои годы?»

Но тревога грызла его сердце, как собака — кость.

А жена бдешха потчевала пирующих, но лицо ее было бледно.

Далеко за полночь разошлись люди по домам. Прав был князь в том, что пир во время войны наполняет мужеством сердца. Сладкий сон, лишенный тревожных сновидений, окутывал воинов. Но был он глубок, очень глубок.

Заснули и женщины, нахлопотавшись перед пиром. Уснули сытые счастливые дети и снилось им, что нет больше вражеского лагеря под стенами, а приветливо колышутся на ветру несмятые травы, маня их побегать на свободе.

Не спала только жена бдешха. Полная луна, бросая луч в оконце на потолке, освещала ее, в беспокойстве бродившую по комнатам. Не раз и не два подходила она к ложу, склонялась над спящим мужем пытаясь понять, глубок ли его сон. Но не понимала: бдешха мучили во сне кошмары, он метался и стонал, словно изо всех сил пытаясь проснуться. И княгиня решилась узнать наверное.

Она вытянула из своих волос тонкую золотую булавку. Бдешх пошевелился во сне. Княгиня больно кольнула его булавкой в раскрытую ладонь.

— Змея… Змея жалит меня! — хрипло прошептал бдешх, но не проснулся.

Недобрая улыбка заиграла на губах княгини. Накинув на голову темное длинное покрывало, она неслышно выскользнула из дому.

Неомраченная тучами луна плыла над крепостью, ночь была светлой. Холодный ветер играл в складках одежд княгини, и бегущая впереди нее тень казалась черной хищной птицей. Княгиня тихо кралась между мимо объятых сном домов: нигде не теплился огонек светильника, нигде не звучало шагов.

Но в одном из домов не спала девочка Манушак. Старуха-гадалка велела ей посидеть до утра рядом с раненым воином, и поить его питьем от лихорадки всякий раз, как он проснется. Девочка загасила светильник, чтобы не тревожить раненого и тихо сидела у изголовья на маленькой скамеечке. Манушак было страшно: ей думалось о каджи, которые любят прикидываться знакомыми и заводить людей куда-нибудь в уединенное место, чтобы погубить. На всякий случай она решила не выходить из дому даже со старухой, если та придет проверить раненого. Вдруг это будет не старуха, а каджи в ее облике? Вспоминались ей и гишерамайрер — матери ночи, страшные ведьмы со змеями в руках. Ах, скорее бы настало утро!