Героический эпос народов СССР. Том второй

Ой, по полю, по полю Килийскому,
По тому ли большаку ордынскому,
Ой, там гуляет казак Голота:
Не боится ни огня, ни меча, ни топкого болота.
Правда, на казаке одежды дорогие, —
Три сермяги, всё худые-прехудые:
Одна несправна, другая негожа,
А третья вовсе ни на что не похожа.
Еще, правда, на казаке лапти корявые,
Онучи дырявые,
Оборы шелковые —
Еле свитые пеньковые!
Еще, правда, на казаке шапка-бирка,
Сверху дырка,
Травою подшита,
Ветром подбита:
Сквознячок ее продувает,
Казака молодого прохлаждает.
Вот гуляет казак Голота да гуляет,
Ни сел, ни городов не обижает,
На город Килию поглядывает — смекает.
А в Килии-городе татарин бородатый
Ходит по горнице большими шагами,
Говорит татарке такими словами:
"Татарка, татарка!
Ты скажи мне, о чем помышляю?
Ты скажи мне, что я примечаю?
Она ему: "Ой, татарин, седой, бородатый!
Одно вижу — ты по горнице передо мной шагаешь,
А не знаю, о чем помышляешь!"
Он ей: "Татарка!
Вот что вижу: не орел летает в чистом поле —
То казак Голота на добром коне да на воле.
Хочу я его живьем в руки взять
Да в город Килию продать,
Буду им перед великими пашами щеголять,
За него без счету червонцы брать,
Дорогие сукна без меры получать".
При таких словах —
Дорогое платье надевает,
Сапоги обувает,
Бархатный колпак на голову надевает,
Коня седлает,
Казака Голоту дерзко нагоняет.
А казак Голота казацкий обычай знает, —
Татарина искоса, как волк, озирает.
Молвит: "Татарин, ой, татарин!
На что ты позарился:
То ли на мою саблю золотую,
На моего ли коня вороного,
На меня ли, казака молодого?"
"Я, — говорит, — зарюсь на саблю твою золотую,
Еще больше — на твоего коня вороного,
Еще больше — на тебя, казака молодого.
Хочу я тебя живьем в руки взять,
В город Килию продать,
Перед великими пашами тобой щеголять
И червонцы без счету брать,
Дорогие сукна, не меря, получать".
А казак Голота обычай казацкий знает,
Он татарина искоса, как волк, озирает.
"Ой, — молвит, — ты, татарин седой, бородатый,
А разумом, видать, не богатый:
Еще ты казака в руки не взял,
А уже и деньги за него подсчитал.
А ведь ты между казаками не бывал,
С казаками каши не едал
И казацких обычаев не знаешь!"
Да при таких вот словах
Привстал на стременах,
Пороха на полку подсыпает,
Татарину гостинца в грудь посылает.
Еще казак и к ружью не приложился,
А татарин к черту в зубы с коня покатился.
Но казак не доверяет,
К нему подъезжает,
По спине чеканом ударяет,
Глянул, — а из татарина уже и дух вон!
Тут Голота делом смекнул,
Сапоги с татарина стянул,
Свои казацкие ноженьки обул:
Одежду снимал,
На свои казацкие плечи надевал:
Бархатный колпак снимает,
На свою казацкую голову надевает:
Коня татарского за поводья взял,
В город Сечь пригнал,
Там себе пьет-гуляет,
Поле Килийское славит-прославляет:
"Ой, ты, поле Килийское!
Чтоб ты и зиму и лето зеленело
За то, что меня в злую годину пригрело!
Дай же, боже, чтоб казаки пили да гуляли,
Ни о чем не горевали,
Больше моей добычу брали,
Злого недруга под ноги топтали!"
Слава не умрет, не поляжет
Отныне до века!
Даруй, боже, на многие лета!

Как из земли турецкой,
Из веры басурманской,
Из города из Азова
Не белы туманы вставали:
Побежал домой
Отрядец небольшой,
Бежали три братца родные,
Три товарища сердечные.
Два конных, третий пеший-пехотинец,
Он за конными бежит-догоняет,
Кровью следы заливает,
За стремена хватает,
Просит-умоляет:
"Братья милые, братья добрые!
Сжальтесь вы надо мною,
Сбросьте с коней поклажу, узорочье цветное,
Меня, брата-пехотинца, меж коней возьмите,
Хоть на версту отвезите,
И дороженьку укажите,
Чтобы мне, бессчастному, знать,
Куда за вами в селенья христианские из тяжкой неволи бежать".
Но старший брат прегордо ему отвечает:
"Пристало ли такое, брат,
Чтобы я свое добро, добычу побросал,
Тебя, труп, на коня взял?
Этак мы и сами не убежим,
И тебя не сохраним.
Будут крымцы да ногайцы, безбожные басурманы,
Тебя, пешего-пехотинца, стороной объезжать,
А нас будут на конях догонять,
Назад, в Туретчину, возвращать".