Карел Яромир Эрбен - Букет из народных преданий

Зря так пани говорила;
мужу мысли отравила!

Сидит бабка, дышит тяжко,
воду льет из чашки в чашку [24].

Перед бабкой в тусклом свете
муж у бабки на совете.

«Вещая! Открой попробуй, —
как бороться с той хворобой?

Что тот недуг порождает,
где душа жены блуждает?

Разгадай мне, сделай милость,
что с супругой приключилось?

С вечера бодра, румяна,
ночью ж вовсе бездыханна.

Ни дыханья, ни движенья, —
смертной тени выраженье!

Словно мрамор ее тело,
будто вовсе омертвело».

«Если в снах она мертвеет, —
знать душа далеко реет!

Днем с тебя очей не сводит,
ночью ж в дерево уходит.

Знай, — над речкой под горою
верба с белою корою.

Ветки желтые упруги —
в них душа твоей супруги!»

«Не такой жена мне мнилась,
чтобы с вербою слюбилась,

Пусть жена живет со мною,
верба ж тлеет под землею».

Взял на плечи топорище,
Вербу ссек под корневище.

Тяжко над струей речною
зашумела та листвою.

Зашумела, застонала,
словно мать дитя теряло.

Словно мать дитя теряло,
руки-ветви простирала.

Что у дома за собранье?
Не над мертвым ли рыданье?

«Смерть стряслась с супругой милой:
как коса ее скосила.

Все ходила, хлопотала,
вдруг, как гром убил, упала.

Пошатнулась, застонала,
руки к люльке простирала!»

«Ох, беда, беда ты злая!
Сам жену убил, не зная.

И дитя порою тою
сам я сделал сиротою!

Ой, ты верба белоствольна,
ревновать тебя довольно.

Отняла полжизни целой:
что с тобой теперь нам делать?»

«Подними меня из глуби,
желты ветви мне отрубишь.

Прикажи из прутьев тонких
колыбель сплести ребенку.

Уложи дитя в корзинку,
пусть не плачет, сиротинка!

Станет в ней оно качаться, —
тела матери касаться.

У ручья посадишь прутья,
не сломать чтоб, не погнуть их.

Подойдет дитя к посаде,
выросши, свирельку сладит.

Зазвучит свирель, задышит —
голос матери услышит».

Умерла девица во цвете лет,
словно бы розы увянул цвет;
словно бы розы цвет нераскрытый; —
тяжко лежать ей, в земле зарытой!

«Не погребайте меня на кладбище,
там вдов и сирот плачи и кличи,
горькие слезы вечно струятся:
станут на сердце мне проливаться.

Похороните меня среди леса,
там надо мною зеленой завесой
вырастет вереск, петь будут птицы:
станет душа моя веселиться».

Году единого не миновало,
могила вереском зарастала;
третьего года не проходило,
редкостный цвет расцветал на могиле.

Белая лилия — видевшим взорам
сердце тревожит странным укором;
всем, кто вдыхал ее благоуханье, —
жаркое в сердце вселялось желанье.

«Гей, моя челядь! Седло вороному!
Хочется в лес мне, в зеленую дрему, {18}
время охоты, — под шумные ели,
мнится мне знатная дичь на прицеле!»

Ух, как залаяли гончие звонко!
Ров ли, ограда ль, гоп, гоп! — вперегонку:
пан наготове — ружье только грянь,
вдруг промелькнула белая лань.
«Эге-ге-ге, моя милая, стой,
не защитит тебя ельник густой!»
Мушка на цели, взведен курок —
глядь пред ним — лилии белой цветок.

Смотрит на лилию пан в изумленьи,
ружье опускает, сердце в смущеньи;
страсти ль волна ему дух занимает,
благоухание ль, — кто разгадает?

«Верный мой егерь [25], услуг не забуду:
выкопай лилию эту отсюда,
чтобы в саду под окошком цвела;
жизнь мне теперь без нее не мила!

Верный мой егерь, ближний из свиты,
лилию ту береги и храни ты,
ночью и днем не смыкая очей;
дивною силой прикован я к ней!»

Ходит слуга за ней день и другой;
пан зачарован ее белизной.
Третья луна над усадьбой стоит,
егерь будить господина спешит.

«Встань, господин мой! Сомнения нет:
по саду движется лилии цвет;
дивное дело, не медли скорей
лилии голос услышать твоей!»