Карел Яромир Эрбен - Букет из народных преданий

«Истинно!» — молвит Загорж. И в мгновенье
столбиком пыли перегорает:
лишь ежевичных веток сплетенье,
о том, что был он, напоминает.

Вместе с ним, старец, рядом стоящий,
падает мертв, подломивши колени;
отрок один остается средь чащи,
мудрого старца исполнить веленье.

Над головой его тотчас же в гору
две голубицы белых вспорхнули [18]
И, приобщася к ангелов хору,
в глуби небесной они потонули.

I
Над затоном, на тополе
водяной шил-приштопывал
«Месяц, свет лей,
моя нить, шей.

Я сошью себе ботинки
И для суши и для тины:
Месяц, свет лей,
моя нить, шей.

С четверга да на пяток
сошью себе кожушок:
Месяц, свет лей,
моя нить, шей.

Кожух зелен, боты ярки,
завтра к свадьбе мне подарки:
Месяц, свет лей,
моя нить, шей».

II
Рано девица утром встала,
в узелок белье завязала:
«Пойду, матушка, на запруду,
я платки себе стирать буду».

«Не ходи, ты дочь, на запруду,
нынче сны мои были к худу!
Не ходи ты лучше к плотине,
оставайся-ка дома ныне.

Жемчуга я во сне сбирала,
в белый плат тебя обряжала,
пенной кипени был исподник,—
не ходи ты к воде сегодня.

Бело платье сулит несчастье,
жемчуга — беду в одночасье,
день негожий — пятница ныне,
Не ходи ты, дочка, к плотине».

Только дочери не сидится,
на запруду она стремится,
точно чьей-то рукой влекома
не желает остаться дома.

Намочила первый платочек,
подломился под ней мосточек.
Над девицею молодою
закрутило круги водою.

Захлестнулись над нею волны,
и простор затянулся водный;
а на тополе, на затоне
водяной заплескал в ладони.

III
Невеселый, неприютный
край подводный, зыбкий,
где меж стеблями кувшинок
лишь мелькают рыбки.

Здесь ни теплый луч не греет,
ветерок не веет,
словно в сердце безнадежном
сумрак холодеет.

Невеселый край подводный,
призрачные струи:
в полутьме и в полусвете
день за днем минует.

Водяного двор просторен,
в нем богатства вдосталь,
но туда лишь поневоле
заезжают гости.

Кто в хрустальные ворота
раз войдет единый,
никогда тому не встретить
больше взор родимый.

Водяной сидит в воротах,
сети починяет,
а жена его, молодка,
дитятко качает.

«Баю-баю, мой малютка,
сын мой бесталанный, [20]
ты смеешься беззаботно,
я ж — от горя вяну.

Ты за материнской лаской
тянешь ручки обе;
мне же лучше б оставаться
на земле во гробе.

Там у церкви за оградой,
под крестом дубовым,
я была бы по соседству
с материнским кровом.

Баю-баю, мой родимый,
водяной малютка!
Мать приводит мне на память
каждая минутка.

Как она меня мечтала
выдать замуж честно,
но безвестно я пропала,
сгинула, исчезла!

Вот и вышла дочка замуж,
без венчанья в храме:
были сваты—черны раки,
рыбы — шаферами!

Муж мой ходит — спаси боже!
мокрый и по суше, [21]
под водою прячет в крынки
человечьи души. {14}

Баю-баю, мой сыночек
зеленоволосый,
матери любви с тем мужем
знать не довелося.

Обманута, опутана
в коварные сети,
только мне и утешенья —
ты один на свете».

«Ты что поешь, жена моя?
Хуже нет напева!
Ты меня проклятой песней
доведешь до гнева.

Не пой этак, жена моя!
Кипит во мне ярость:
превращу тебя я в рыбу,
как с другими сталось!»

«Не спеши, супруг подводный,
расточать угрозы!
Не ругай ты загубленной,
растоптанной розы.

Ты сгубил меня в расцвете
молодости ранней:
ни с одним ты не считался
из моих желаний.

Я сто раз тебя молила,
ласково просила
отпустить хоть на часочек
к матушке родимой.

Я сто раз тебя просила, —
слез не стало литься, —
мне позволить в раз последний
с матерью проститься!

Я сто раз тебя молила,
павши на колени,
но в твоем обросшем сердце
нету сожаленья!

Не сердись и не ярись ты,
господин подводный,
или рассердись и сделай,
чем грозил сегодня.