Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 2

Я увидел, что моя наука ей нравится, и она доверчиво пришла в мои объятия. Она показала себя во всех отношениях выше своей сестры и торжествовала, когда я ей об этом сказал; но когда она возымела претензию меня насытить, уверяя, что проведет со мной всю ночь без сна, я ей это отсоветовал, указав, что мы на этом потеряем, потому что нежная передышка сна сообразна природе; она согласилась, что пробуждение добавит силы ее огню.

Достаточно насладившись и хорошо выспавшись, мы возобновили праздник утром, и Марина удалилась весьма довольная, когда увидела три дублона, которые в душевной радости понесла своей матери, неутолимой в принятии все более возрастающих обязательств божественного провидения.

Я вышел и отправился получить деньги у Бучетти, не зная, что может приключиться в путешествии в Болонью. Я наслаждался жизнью, но слишком много тратил. Мне оставалась еще Беллино, которая, оказавшись девицей, не должна была счесть меня менее щедрым, чем ее сестры. Вопрос прояснится этим днем, и я должен был окончательно в этом убедиться.

Те, кто утверждает, что жизнь – это последовательность несчастий, хотели бы сказать тем самым, что сама жизнь – это несчастье. Если жизнь – несчастье, то смерть – счастье. Эти люди не писали бы такого, имея доброе здоровье, кошелек, полный золота и удовлетворение в душе, заимев в свои объятия Сесили, Марин и будучи уверены, что в дальнейшем получат и прочих. Такова порода пессимистов, (извини, мой дорогой французский язык), которые могут существовать лишь в окружении нищих философов и лукавых или желчных теологов. Если удовольствия существуют, и если испытывать их возможно только при жизни, жизнь – это счастье. Существуют, впрочем, и горести, и я должен это знать. Но само существование горестей доказывает, что радостей гораздо больше. Я получаю бесконечное наслаждение, когда, находясь в темной комнате, наблюдаю через окно светлые горизонты.

В час ужина я отправился к дону Сансио, которого нашел в одиночестве и очень прилично устроенным: накрытый стол, серебряные приборы, прислуга в ливреях. Беллино, из каприза или кокетства, пришел одетым в женское платье, в сопровождении своих прелестных, однако уступающих ему, сестер, и в этот момент настолько уверил меня в своем женском естестве, что я готов был поставить на это свою жизнь против паоло. Невозможно было выглядеть более красивой девицей.

– Можете ли вы допустить, – говорю я дону Сансио, – что Беллино не девица?

– Девица, или юноша, какая разница! Я считаю его очень красивым кастратом; и я видал других, таких же красивых, как он.

– Но вы в этом уверены?

– Ах ты, господи! Мне и не нужно быть уверенным.

Я отдал должное мудрости испанца, которой сам был лишен, и не ответил ему ни словом; но за столом не мог оторвать глаз от этого создания, которое моя порочная натура склоняла любить и полагать существом того пола, который мне нужен.

Ужин дона Сансио был превосходен и, как и следовало ожидать, лучше моего, поскольку иначе он счел бы себя опозоренным. Подали белые трюфели, ракушки разного вида, лучшую рыбу Адриатики, не пенистое шампанское, Peralta), Xérès, и Pedro Ximénès [2]. После ужина Беллино спела, заставив потерять последний разум, что еще оставался у нас после превосходных вин. Ее жесты, движения глаз, ее походка, осанка, ее вид, физиономия, ее голос, и к тому же мой инстинкт, который, по моему разумению, не мог позволить мне ощутить их силу, если бы это был кастрат, – все, все утверждало меня в моем мнении. Я должен был, однако, быть уверен в свидетельстве моих глаз.

От души поблагодарив благородного кастильца, мы пожелали ему доброй ночи и отправились в мою комнату, где Беллино должен был сдержать данное мне слово, либо удостоиться моего презрения и приготовиться к тому, что я уеду на рассвете один.

Я беру его за руку, усаживаю рядом с собой у огня и прошу двух малышек оставить нас одних. Они мгновенно исчезают.

– Дело, – говорю я ему, – будет недолгим, если вы моего пола, а если вы – противоположного, то будет зависеть от вас – провести ли эту ночь со мной. Я дам вам завтра утром сто цехинов, и мы отправимся вместе.

– Вы отправитесь один и вы проявите великодушие, извинив мою слабость, что я не могу сдержать свое слово. Я кастрат, и я не могу заставить себя ни показать вам мой позор, ни подвергнуть себя ужасным последствиям, которые может иметь это разоблачение.

– Их не будет, поскольку, как только я увижу или потрогаю это, я попрошу вас идти спать в вашу комнату, и мы отправимся завтра вполне спокойно, и между нами не возникнет никаких вопросов.