Омар Хайям: Сад любви (сборник)

Под тишину забывчивых миров!

Дождем весенним освежен тюльпан.

А ты к вину протягивай стакан.

Любуйся: в брызгах молодая зелень!

Умрешь – и новый вырастет тюльпан!

Жизнь отцветает, горестно легка…

Осыплется от первого толчка…

Пей! Хмурый плащ – Луной разорван в небе!

Пей! После нас – Луне сиять века…

Вино, как солнца яркая стрела:

Пронзенная, зашевелится мгла,

Обрушен горя снег обледенелый!

И даль в обвалах огненно светла!

Ночь на земле. Ковер земли и сон.

Ночь под землей. Навес земли и сон.

Мелькнули тени, где-то зароились —

И скрылись вновь. Пустыня… тайна… сон.

Жизнь расточай! За нею – полный мрак,

Где ни вина, ни женщин, ни гуляк…

Знай (но другим разбалтывать не стоит!) —

Осыпался и кончен красный мак!

Предстанет Ангел там, где пел ручей,

Безмолвный Ангел с чашей. Будет в ней

Напиток смерти темный. И приблизит

Ее к губам. И ты без страха пей!

Кто розу нежную любви привил

К порезам сердца, – не напрасно жил!

И тот, кто сердцем чутко слушал Бога,

И тот, кто хмель земной услады пил!

Дал Нишапур нам жизнь иль Вавилон,

Льет кубок сладость или горек он? —

По капле пей немую влагу Жизни!

И жизнь по капле высохнет, как сон.

Как месяц, звезды радуя кругом,

Гостей обходит кравчий за столом.

Нет среди них меня! И на мгновенье

Пустую чашу опрокинь вверх дном.

О, если бы крылатый Ангел мог,

Пока не поздно, не исполнен срок,

Жестокий свиток вырвать, переправить

Иль зачерпнуть угрозу вещих строк!

О, если бы покой был на земле!

О, если бы покой найти в земле!

Нет! – оживешь весеннею травою

И будешь вновь растоптан на земле.

Вина пред смертью дайте мне, в бреду!

Рубином вспыхнет воск, и я уйду…

А труп мой пышно лозами обвейте

И сохраните в дремлющем саду.

Кувшин храбрился: «Да, я из земли!

Но раз меня оттуда извлекли,

Раз дали форму, блеск – не с тем, конечно,

Чтоб снова сделать глыбою земли!»

Другой спокоен: «Даже будь сердит,

Раз на столе кувшин с вином стоит.

Не разобьешь! Чтоб тот, кто сам же лепит,

Стал разбивать? Не может быть! Грозит!»

Молчание. И вздох исподтишка

Нескладного щербатого горшка:

«Все надо мной смеются… Кто ж виною,

Что дрогнула у мастера рука?»

Еще болтун-горшок. Довольно стар.

В суфийской шапочке. В нем пышет жар:

«Я был тобой! Ты – станешь глиной, мною!

Так кто ж из нас горшок и кто – гончар?»

«А вот, – вставляет кто-то, – говорят,

Что будет смотр: и кто испорчен – в Ад

Швырнут, и – вдребезги! Не верю! Сплетни!

Наш Добрый Друг устроит все на лад…»

Непроданный, забытый на краю:

«Совсем иссох – так долго здесь стою!

Но если б мне, бедняге, дали влаги —

Воспряну в миг! Весь мир я напою!»

Болтали долго. Шел нестройный гул.

Вдруг ясный месяц в окна заглянул.

И все врасплох забормотали: «Тише!

Дозорный сторож! Спать!..» И мрак уснул.

Как чаша, опрокинут над нами небосвод,

Он все живое давит и разум наш гнетет.

А посмотри, как нежно слились, уста к устам,

В лобзанье чаша с кубком, хоть кровь и там течет.

Снеся в кабак одежды, мы бражничаем в нем,

Теряя и надежды, и страх пред Судным днем;

Тела, сердца и души вознесены вином

Над воздухом, землею, водою и огнем.

Пока твой не смешали с гончарной глиной прах,

Пока другим не служишь ты кружкой на пирах,

Пей сам, скорее, чаще! Про ад и рай забудь…

Нет времени нам думать о всяких пустяках.

Никто из тех, кто гонит из фиников вино,

И тех, что ночь проводят в молитве, все равно

Не знают твердой почвы; все тонут, как в волнах…

Не спит один, а в мире все в сон погружено.

Где корм, а где ловушка, не мог я рассмотреть;

Влечет хмельная чаша, влечет к себе мечеть…

А все ж с такой подругой и с кубком огневым

Уместней мне не в келье, а в кабаке сидеть.

Скинь ризы показные! Не поступай, как тот,

Кто платье покупает, а тело продает.

Рогожею прикройся – и вот под ней тебя

Неведомая миру порфира облечет.