Луиджи Пульчи - Лоренцо Медичи и поэты его круга. Избранные стихотворения и поэмы

Вон трое в предвкушении пирушки
Бегут за ним». – «Отколь? – «Из Погребка!
Как свиньи, что кидаются к кормушке.

Родные братья, не узнать пока!
Один что сойка, что сороки двое,
И пьют как их отец, наверняка.

Когда за стол они садятся трое,
Учтивее не встретишь ты людей,
И дивно красноречие такое.

Матвей Стьяттезе – тот, кто всех худей,
Покажется, что с виду он усталый,
Но это всё обман, уразумей;

Тот, кто из ямы вылезает, вялый,
Соломинкой не сдержан никакой —
Толстяк мессер Паголь, питух бывалый.

И каждый мучим жаждою такой,
Что осушили б всё, как супостаты,
На засуху обрекши мир земной.

А третий с ними – грамотей завзятый,
Он в теологии на высоте,
Стал доктором, ведь помогли ребята.

В мученьях обретал познанья те,
Спасителю тем самым подражая,
Который «Жажду!» молвил на кресте;

Нам сердце будто надвое взрывая,
Порой он проповедует, своим
Тяжелым шагом через боль ступая.

Он ест и пьет подобно тем двоим,
В его цитатах Августин Блаженный
Цветет, как и Святой Иероним.

Знаток латинян, греков совершенный,
Он ведает, как ширится внутри
Телячий жир, как пить вино, отменно.

Бригадка, хоть вспотела, посмотри,
Свои изрядно глотки просушила,
Спасет литровка лишь, а то и три.

Все вялые идут, угасла сила,
Но знают, что лекарство обретут
И из горла загасят бед горнило.

Пускай же с Божьей милостью идут».

Как зоркий ястреб на охоте птичьей
Бросает с неба взор на резвых псов,
Что кинулись за сбитой им добычей,

Так вождь на них смотрел и был готов
Процессию нагнать, откинув бремя
Всех объяснений и докучных слов.
Сказал он: «Друг, летит нещадно время.
Глоток едва ли тот урвет себе,
Кто не примчится во время со всеми.

Коль каждого решусь назвать в гурьбе,
То стану я болтать как балаболка,
И дня не хватит, я скажу тебе.

Вон вижу: сер Настаджо, волей долга
Тебе его успею показать,
Но как назло он ходит слишком долго.

Эй, сер Настаджо, времени не трать!»
Услышав, тот приблизился со смехом
И к Бартоло: «Что хочешь ты сказать?»

«Ах, сер Настаджо, ты своим неспехом
Убьешь меня, поведай кой-о-ком».
И увенчалась просьба та успехом.

Сдержал я нетерпение с трудом
И молвил: «Сер Настаджо, я тут новый
И мало с кем в толпе еще знаком».

И тот в ответ: «Отрады, право слово,
Нет большей для души моей простой,
Чем счастье удовольствовать другого.

Как вышел за предел я городской,
Так рассчитал дорожки все прямые
И здесь могу беседовать с тобой».

Пока он рек, увидел впереди я
Две башни, кои двигались; теперь
Я понял, что не знаю, кто такие.

И, обернувшись: «О, удостоверь, —
Вождя я вопросил в недоуменьи, —
То человек идет иль некий зверь?»
И вождь на это: «Брось свое сомненье,
Хотя и рослы свыше всяких мер,
Всё ни к чему здесь будет опасенье.

Тот, кто рябой, зовется Уливьер,
Другой же Аполлон твой Бальдовино;
Разнятся ростом, пьют же всем в пример».

Когда второй приблизился детина,
Мой вождь ему: «О милый Аполлон,
Остановись, помедлить есть причина!

Моей перечить просьбе не резон!»
Тот нам промямлил что-то заикаясь,
Не разобрали то ни я, ни он.

Пока смотрел на них я, развлекаясь,
Обильно харкнул первый баламут,
Так звучно, что доселе слышу, каюсь.

И вождь мой: «Видишь, сколь скопилось тут
Великой жажды; какова ж блевота,
Когда они сполна в себя зальют!

Не пустяки, а памятное что-то,
Смеяться чтоб над ними иль болтать,
Не трать же времени». Но мне охота,

Читатель, об одном тебе сказать,
И не дивись, мала моя отвага,
И, верно, было б лучше промолчать.

Как встарь, когда сошла на землю влага
Плевком громадным на эмаль песка,
С водою жар сопрягся, и на благо

Верховной силой, шедшей свысока,
Лягушка зародилась в той водице,
Так вот теперь явилась из плевка.
К нам обернулся Уливьер и сице
Промолвил: «Мне б нутро ополоснуть,
Чтоб булькало слышнее». «Ох, тупица!»