Франсуа Рабле: Гаргантюа и Пантагрюэль

Это была еще пора терпимости. Разбитый при Павии вождем католической реакции Карлом V, королем испанским, взятый в плен, освобожденный на очень тяжелых условиях, Франциск I, естественно, стремился к сближению с немецкими протестантскими князьями и проводил у себя очень либеральную религиозную политику. Гильом Бюде поздравлял себя и своих единомышленников с «возвращением из изгнания» свободного знания. Теперь Рабле мог более свободно, не оглядываясь на монастырские колокольни, отдаваться своим занятиям. Сначала он попал (1530 г.) в Монпелье, где читал лекции, следуя доктринам Гиппократа и Галена, и зарабатывал себе на пропитание то как врач, то как священник. В 1532 году он уже в Лионе — врачом большой больницы. Отсюда он завязал сношения с Эразмом. Здесь же он начал печататься. В следующем, 1533 году появилась под псевдонимом Alcofribas Nasier (анаграмма его имени) первая часть «Пантагрюэля» — «Ужасающие и устрашающие деяния и подвиги знаменитейшего Пантагрюэля».

Толчком, побудившим Рабле взяться за эту тему, было появление) незадолго перед тем народной книги под заглавием «Великие и неоценимые хроники о великом и огромном великане Гаргантюа», которой, как сообщает Рабле, «в два месяца было продано столько, сколько не купят Библий за девять лет». Главный интерес этой книги составляла, с одной стороны, ее широкая фольклорная основа, с другой — содержащаяся в ней явная сатира на фантастику и авантюрную героику старых рыцарских романов. То и другое, без сомнения, привлекало Рабле, который решил использовать канву лубочного «Гаргантюа». «Пантагрюэль» был задуман как продолжение народной книги, сохраняющее в некоторой степени стиль и имитирующее наивную эпичность оригинала: тот же сюжет, те же великаны, но совершенно иной смысл и совершенно иное настроение.

Прежде всего имитация очень скоро, можно сказать — с первых страниц, начинает перебиваться ироническим отношением к рассказываемым событиям, и эта ирония остается до конца лейтмотивом всей книги. В этом отношении Рабле следовал примеру итальянских поэтов Луиджи Пульчи и Теофило Фоленго, у которых он заимствовал, кроме того, и некоторые из своих образов. Но ни у кого не было заимствовано то идейное содержание, которым был насыщен «Пантагрюэль». Оно было не вполне легальным и потому было замаскировано, хотя и не настолько, чтобы внимательный читатель, особенно читатель, соответствующим образом настроенный, не разглядел его. Это прежде всего целый ряд смелых пародий на Библию в описании чудес, например, воскресения Эпистемона, или роли одного из выдуманных для смеха предков Пантагрюэля, гиганта Хуртали, в потопе: он спасся, оседлав Ноев ковчег, внутри которого по своим размерам не мог поместиться. Это затем насмешки по адресу пап, совсем еще недавно сошедших со сцены — Александра VI и Юлия II. Это постоянные нападки на католицизм, на католическую церковь, на культ, на проповедников, на процессии и в то же время постоянное подчеркивание, что настоящая проповедь Евангелия должна совершаться «чисто, просто и полностью», то есть так, как у протестантов, притом у протестантов докальвиновских, не имевших еще официальной церкви. Когда Кальвин создаст свою общину в Женеве и начнет угнетать свободную веру не хуже римского папы, Рабле и его поднимет на смех, и этого палач Сервета не простит ему никогда.

Все эти вещи встречаются в «Пантагрюэле» на каждом шагу и сливаются в определенную декларацию свободной веры, примыкающей к доцерковному протестантизму, но уже перерастающей его и едва скрывающей свои атеистические тенденции. Есть в «Пантагрюэле» и другое, что ярче и полнее всего выражено в VIII главе, содержащей знаменитое письмо Гаргантюа к сыну, подлинный манифест французского Ренессанса. Это — восторженный гимн новому знанию и новому просвещению, ликующая программа гуманистической науки, пропитанная такой же верой в ее непогрешимость и радостью приобщения к пей, как восклицание Ульриха фон Гуттена: «Умы проснулись, жизнь стала наслаждением!»

Однако миросозерцанию, нашедшему выражение в «Пантагрюэле», не хватало системы и выдержанности. Отдельные высказывания, намеки, озорные порою выходки хорошо били в цель, но вместе с тем чувствовалось, что автор хочет сказать больше. Ему недоставало либо обстановки, подходящей для систематизирования мыслей, его волновавших, либо необходимого материала.

Литературные интересы Рабле в эти годы (1532–1533) еще не вполне определились. Он делил время между изданием комментированных античных трактатов по медицине и печатанием календарей. Единственная вещь, которая заставляет угадывать в ее авторе будущего мастера сатиры, это изданное в 1533 году «Пантагрюэлево предсказание», издевательская пародия на обычные метеорологические и астрологические «предсказания», выпускавшиеся предприимчивыми любителями легкой наживы каждый год. Рабле пробовал перо и нащупывал, очень осторожно, пути творчества. Латинские работы но медицине и археологии Рабле печатал и позднее. Они не прибавляют славы автору «Пантагрюэля».