Камо Мабути - Осенние цикады

Хотя в языке и образности коута ощущается кровная связь с литературной традицией, канон, в общем, не довлеет над стихом. В сравнении с вака и хайку народная песня допускает относительную свободу в выборе тем, лексики, композиции. Объём варьируется от четверостишия до многих десятков строк, причём встречаются устойчивые поэтические формы в восемь, двенадцать и шестнадцать стихов. Нередко композиционная стройность песен достигается при помощи ассоциативных образов (энго), омонимических «слов-стержней» (какэкотоба), введений (дзё) и других приёмов классической поэтики, хотя эти приёмы вкрапливаются в совершенно иной, приземлённый контекст.

Как и всякая песенная лирика, коута тяготеют к насыщенной мелодике стиха, музыкальности, напевности. Японский язык лишён рифмы, но авторы песен знали о ней из китайской поэзии. И не случайны стихи с одинаковыми глагольными окончаниями во многих коута, не случайно вводятся лексические повторы и ткань текста пронизана певучими ассонансами. Не выходя за рамки традиционной силлабики (чередования интонационных групп 7–5, 7–7, 8–7 и 8–8 слогов), безвестные авторы порой создавали интереснейшие поэтические построения.

Коута завоёвывали поклонников не только среди завсегдатаев «весёлых кварталов», столичных актёров, танцовщиц, бродячих певцов и комедиантов. Под музыку сямисэна звучали песни в замках феодалов и на храмовых праздниках, в деревенских хижинах и тесных переулках городов. Не забыты коута и в наши дни. Они издаются в многотомных сериях литературного наследия и небольшими сборниками, а некоторые становятся эстрадными шлягерами, переживая второе рождение. Всё новые и новые поколения возвращаются к источнику народной поэзии и музыки, так же как и к бессмертным творениям мастеров хайкай, вака, дзёрури.

Высокая, идущая «поверх барьеров» лирика интеллектуалов и легкомысленные, порой сентиментальные песни даёро — две, казалось бы, несовместимые области поэзии, расположенные на противоположных полюсах… Что ж, представим себе вака и коута как два извечных начала, созидающие искусство изменчивого мира, как инь и ян, из взаимодействия которых рождается движение жизни.

Итак, остаётся лишь открыть книгу… Но прежде задумаемся, в какой мере японская лирика, плод самобытнейшей художественной традиции, доступна восприятию читателя, воспитанного на стихах Пушкина и Лермонтова, Тютчева и Блока, Шекспира и Гюго. На этот вопрос нет однозначного ответа. Ведь суггестивная японская поэзия, рассчитанная на многозначность полутонов, играющая лунными бликами реминисценций, кодирующая гаммы переживаний в символике иероглифа и мельчайших лексических нюансах, в сущности не может и не должна быть понята до конца. «Явленный путь не есть истинный путь», — учили древние. Каждый находит в стихотворении что-то своё, сугубо личное. Если же образ трактуется всеми одинаково — значит, он не удался, не стал нитью, связующей сердца читателя и поэта.

Строфы Алкея или сонеты Петрарки для нас законченные произведения искусства. Подобно изваяниям Праксителя или Микеланджело, они радуют глаз совершенством формы, безупречно гармонирующей с духовностью содержания. Кто решится добавить к ним хоть единый штрих, но опасаясь безвозвратно утратить идеальное воплощение мировосприятия художника? Между тем японские поэты и живописцы, каллиграфы и мастера чайной церемонии ставили перед собой совсем иные цели, нежели создание идеала Прекрасного.

В их творчестве, дающем лишь намёк на истинную красоту, красоту природы, содержится некий шифр Вселенной. Ключом к шифру владеют посвящённые, и чем выше степень посвящения, чем шире знакомство с классическим наследием, тем глубже проникновение в «очарование вещей» (моно-но аварэ) , в «сокровенное значение» ( югэн ). Если европейский читатель любуется колоритной деталью, внешним контуром стиха, вслушиваясь в его музыкальное звучание, то искушённый вкус японского ценителя поэзии улавливает ташке и глубинное содержание образа в сложном переплетении вариаций подтекста, в напластовании оттенков смысла, литературных аллюзий.

Встречное движение мысли и чувства дают единственное, неповторимое впечатление момента, своего рода эстетическое прозрение. Из творческого взаимодействия сил, созидающей и воспринимающей, появляется «сверхчувство» ( ёдзё ), которое и приоткрывает перед человеком тайну бытия.