Ёсида Кэнко-хоси - Записки на досуге

Когда проходишь мимо дворца Кёгоку или храма Ходзёдзи, одолевает печаль — всё изменилось, остались только названия. Когда Фудзивара Митинага приступал к строительству дворца, он пожертвовал многими поместьями, он рассчитывал на то, что до скончания века только его потомки будут выглядывать из-за спины государя, только они будут вершить судьбы этого мира. И что же? Мог ли он помыслить, что когда-нибудь здесь будет царить запустение? Главные врата и Золотой павильон были до недавнего времени целы, но в годы Сёва южные врата сгорели, а Золотой павильон повалился сам собой. И никому не приходит в голову отстроить его. И только часовне Мурёдзю ничего не сделалось, и девять статуй Амиды, что стоят там, производят весьма внушительное впечатление. Приятно видеть каллиграфию Фудзивара Юкинари, двери, расписанные Минамото Канэюки. Павильон Цветка Закона Будды тоже стоит до сих пор. Сколько он ещё протянет? А от других строений ничего не осталось — лишь камни, заложенные при основании. Только никто не знает, что здесь было когда-то.

В общем, куда ни взглянешь — всюду одно и то же: люди думают, что будет так-то и так-то, а выходит одно огорчение.

Годы Сёва — 1312–1317.

Вспоминаю дни, что провёл вместе с любимой, чья любовь улетучилась, словно цветы сакуры, осыпавшиеся ещё до того, как подул ветер… Слова, которым я внимал с таким чувством, забыть нельзя, но разлука так грустна — печальнее, чем проводы покойника. Были когда-то люди, которые горевали о том, что белую нить можно окрасить в разные цвета, были и люди, печалившиеся о том, что у дороги бывают развилки…

Из стихов, ему поднесённых, отрёкшийся государь Хорикава отобрал сто наилучших. В одном из них говорилось о том же самом:

Печально.

Щемит сердце печаль, когда во время отречения государя новому государю вручают меч, печать и зеркало. Весной, когда отрекался государь Ханадзоно, он сложил:

Люди изо всех сил прислуживают новому государю, но никто не заботится о государе прежнем. Грустно. В такие минуты становится ясно, кто чего стоит.

Нет ничего печальнее того года, что проводит государь в трауре по своим близким. Он переселяется в Хижину Скорби, и вид её гнетущ: пол стелется прямо на землю; занавески сработаны не из бамбука, а из камыша; их края отделаны не шёлком, а грубым полотном; утварь — проста. Таковы же одежды, мечи и пояса государевых слуг.

Погружаясь в покойные размышления, не можешь преодолеть любовь к тому, что ушло. После того как все остальные отойдут ко сну, длинными ночами ради собственного отвлечения привожу в порядок свой стол. Рву бумаги, которые не хочу хранить, натыкаюсь на письма, написанные покойным другом, нарисованные им забавные картинки — и в моём сердце оживает прошлое. Письма людей, что ещё с нами, но были написаны так давно… Припоминаю, когда и зачем их писали. Делается грустно. Печально думать, что человека уже нет, а его вещи ещё долгое время останутся такими же, как и были.

Самое печальное наступает уже после смерти. На время оплакивания, которое длится сорок девять дней, родственники перемещаются в какой-нибудь горный храм и молятся там о душе усопшего, — тесно, никаких удобств, хлопотно. Чему уподобить быстротечность времени? Когда наступает последний день оплакивания, чувства уже притупились, сказать друг другу нечего, каждый с деловым видом собирает пожитки, а потом все расходятся — каждый в свою сторону. И по возвращении домой семью покойного ожидает немало печального.

«Таких слов произносить нельзя, этого делать не следует», — говорят люди. Когда такое горе, как можно быть такими бесчувственными?

Проходят дни и годы, мы помним о том, кто был когда-то с нами, но с каждым днём память о покойном тускнеет. Мы можем не соглашаться с этим, но прежней остроты чувства нет как нет, мы болтаем о том о сём, улыбаемся.