Мурасаки Сикибу - Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Приложение

В «Повести о Гэндзи» совершенно нет развернутых описаний природы, хотя в отличие от многих своих современниц Мурасаки путешествовала по провинциям и видела немало. Однако всякая местность соотносилась в те времена не столько с действительным своим обликом, сколько с неким живописным или поэтическим образом (изображением на свитке или ширме, стихотворением), ее воплощавшим.

Столица, в которой развертывается действие «Повести», также является пространством скорее субъективным, чем объективно-конкретным. Столица – «высшее» в противопоставлении «низшему» – провинции. Побережье Сума, бухта Акаси – не столько реальные места, сколько символы, знаки изгнания, связанные с образами Аривара Юкихира, императора Сага и пр. Дом Гэндзи на Шестой линии, вершина гармонического единства времени и пространства, символизирует достижение героем вершины благополучия.

Время и пространство в «Повести» всегда являются как бы продолжением внутреннего мира того лица, с позиций которого ведется повествование. Умирают, как правило, осенью, и все вокруг скорбит и плачет, весна – пора сбывающихся надежд и радостных встреч. Время развертывается в постоянстве возвращений-повторений на фоне бесконечной изменчивости. Его рамки – один год (хитотосэ) , определяемый чередованием весны, лета, осени, зимы. (Таково же движение человеческого мира. Люди уходят и возвращаются снова, на смену одним приходят другие – постоянство в изменчивости.)

В рамках одного годового цикла и вся «Повесть». Первая часть – весна—лето. Вторая – осень, третья – зима.

Так в прозе нашла свое выражение провозглашенная Цураюки идея высшей гармонии сердца и слова.

Произведение Мурасаки стало вехой не только в истории японской литературы, но и в истории японского литературного языка.

В эпоху Хэйан не было противопоставления японского разговорного языка японскому литературному, ибо языком, единственно достойным литературы, считался китайский. Поэтика японской прозы была совершенно не разработана, но в поэзии положение было немного лучше. По мере того как росло значение национальных форм в литературном обиходе, складывался особый поэтический язык (к концу X в. довольно далеко отошедший от разговорного) и разрабатывалась поэтика японского стиха вака (вскоре после Предисловия к «Кокинсю» Ки-но Цураюки появилось еще несколько трактатов на эту тему).

Применив к прозе приемы, разработанные для поэзии «вака», Мурасаки сделала первый шаг к превращению японского разговорного языка в язык литературный.

В «Повести о Гэндзи» впервые как осознанный литературный прием было применено цитирование.

Главным источником цитирования для Мурасаки были японские пятистишия, хотя она весьма широко цитирует и китайскую классику, и буддийские источники. Стихотворные цитаты, вплетенные в ткань «Повести», придают тексту необычайную емкость, расширяя его эмоциональное и образное содержание.

Широко пользуясь арсеналом средств, представленных ей японской поэзией, Мурасаки распространяет на прозу те эстетические принципы, которые этой поэзией были выработаны.

В XVIII в. Мотоори Норинага, анализируя «Повесть о Гэндзи», пришел к выводу, что все ее части соединяются воедино общей эстетической окрашенностью, пронизанностью единым духом – «моно-но аварэ».

«Это произведение вобрало в себя все проявления «моно-но аварэ», какие только есть в мире, и было создано именно для того, чтобы заставить читателей глубже проникнуть в это понятие», – писал Мотоори Норинага. Отвергнув все иные толкования, он заявил, что смысл «Повести о Гэндзи» (как, впрочем, и всей хэйанской литературы) сводится единственно к раскрытию сокровенной сути «моно-но аварэ».

Что же такое «моно-но аварэ», по мнению Норинага?

«Сначала это был возглас удивленного восхищения, невольно вырывающийся из глубины души, когда человек что-то видел, слышал или осязал… Восхищаясь луной или цветами, восклицаешь, к примеру: «Ах, какие чудесные цветы! Харэ! Что за прекрасная луна!» Так называемое «аварэ» и возникло путем соединения этих двух возгласов «ах!» и «харэ!» Непосредственное выражение восхищения, смешанного с удивлением, – вот в чем смысл этого понятия… В более поздние времена слово «аварэ» стали писать знаком «печаль», можно подумать, что и обозначать оно стало исключительно ощущение грусти-печали, однако это не совсем так. «Аварэ» выражает не только печаль, оно может относиться к радостному и к прекрасному, к приятному и занятному – словом, ко всему, что способно исторгнуть из души возгласы «ах!» и «харэ!»»