ТРИ МОНАХА

Но вот издалека на меня повеяло ароматом редких духов. «Не иначе сюда направляется знатная особа», — подумал я, и сердце мое радостно забилось: выходит, удача не совсем еще от меня отвернулась. Через некоторое время я увидел придворную даму удивительной красоты. Она шла, шелестя шелками благоуханных одежд. С нею были две служанки: одна шествовала впереди, другая — позади, неся вышитую суму с дорожными вещами. Женщины поравнялись со мной и, как видно, меня не заметили. Дав им немного пройти вперед, я выскочил из засады. Служанка, шедшая впереди, закричала: «Караул!» — и тут же пропала из виду. Та, что шла позади, бросила суму и, вопя «Помогите!», пустилась наутек. Госпожа их меж тем не сделала ни малейшей попытки к бегству и продолжала молча стоять на месте.

Обнажив меч, я подскочил к ней и стал безжалостно срывать с нее одежды. Когда дошла очередь до исподнего косодэ, она взмолилась: «Не троньте этого косодэ, прошу вас. Нет большего бесчестья для женщины, чем остаться без исподнего». Она сняла с шеи амулет и кинула его мне со словами: «Возьмите это взамен». От амулета исходило такое благовоние, что я чуть не задохнулся. Казалось, передо мной не женщина, а небесная фея. Но увы — даже это не остановило меня. Человек, привыкший к злодеяниям, я крикнул: «Нет, амулетом вам не откупиться. Живо отдавайте свое нижнее платье!»

«В таком случае, — воскликнула женщина, — мне незачем жить на свете. Убейте меня скорее».

«Эту просьбу нетрудно исполнить», — вскричал я и одним ударом меча лишил ее жизни.

После этого я поспешно снял с нее исподнее платье, пока оно не успело запачкаться кровью, и, подобрав брошенную служанкой суму, спрятал в нее добычу. Со всех ног мчался я домой, твердя про себя: «Вот уж обрадуются жена с ребятишками!»

Прибежав домой, я постучал в дверь, а жена говорит:

«Больно скоро ты воротился. Не иначе опять с пустыми руками».

«Отпирай скорее!» — велел я жене и, едва ступив на порог, бросил к ее ногам суму с одеждой.

«Когда же ты успел столько награбить?» — удивилась она и схватила суму. Сгорая от нетерпения увидеть, что в ней, она разорвала шнурки — там оказалось двенадцать роскошных одежд. Шелковое кимоно, затканное узором из алых цветов и зеленых листьев, и алые хакама источали такой сильный аромат, что прохожие с удивлением замедляли шаг перед нашим домом. Наверное, даже люди в соседних домах ощутили это благоухание.

Жена была вне себя от восторга. Недолго думая, она надела нижнее косодэ убитой и сказала:

«Еще ни разу в жизни не доводилось мне красоваться в таком наряде. Видать, дама, с которой ты его снял, совсем молоденькая. Интересно, сколько ей лет?»

Решив, что жена спрашивает из жалости, я отвечал:

«В темноте было трудно разглядеть, но, скорее всего, ей лет восемнадцать или девятнадцать. Во всяком случае, не больше двадцати».

«Так я и подумала», — воскликнула жена и, ничего не объясняя, выбежала из дома.

Прошло немало времени, прежде чем она воротилась.

«Ишь до чего ты великодушен, — бросила она мне, — прямо как князь какой-то. Коли решился на черное дело, так надо было извлечь из него всю пользу. Я сейчас бегала на дорогу, чтобы отрезать волосы у той красотки. Мои-то никуда не годятся, а из этих я сделаю себе парик. Да, такие волосы я не променяла бы даже на шелковое косодэ».

С этими словами жена плеснула в миску горячей воды, вымыла в ней отрезанные волосы и повесила их сушить.

«Теперь у меня есть все, о чем только может мечтать женщина!» — приговаривала она и при этом едва не приплясывала от радости.

Я глядел на жену, и душу мою переполнял стыд. Коль скоро мне довелось родиться на свет человеком, значит, я заслужил это в прежней жизни деяниями, угодными Будде. Сподобившись такого редкого счастья, я мог бы если уж не стать праведником, идущим стезею Будды, то по меньшей мере жить в согласии с человеческими законами. Но нет — я стал злодеем. Днем и ночью я помышлял только об одном — как убивать и грабить людей. Рано или поздно меня настигнет возмездие, и я буду ввергнут в ад. Так неужто я стану множить свои грехи, влача жалкое существование и забывая о том, что все вокруг тщета и тлен? При одной этой мысли я испытывал к себе невыразимое отвращение.

А чего стоило мне увидеть бессердечие жены! Как только мог я связать судьбу с этой женщиной и так долго делить с ней ложе?! Теперь, когда мне открылась вся ее низость, я горько сокрушался о том, что ради нее лишил жизни прекрасную молодую женщину. Жалость и раскаяние терзали мне душу. Но я понял, что греха этого не искупить никакими слезами. И тогда я решил обрить голову, чтобы посвятить остаток дней молитвам за упокой души загубленной мной женщины и поискам спасения.