Игорь Шкляревский: Читаю «Слово о полку...»

В сентябре 1983 года в Киеве закончился международный съезд славистов, и мы поехали в Белую Церковь. Автобус остановился перед мостом. Еще не высохла утренняя роса, и не все пошли лугом к реке. В лодках сидели рыбаки.

— Вот и Стугна, — сказал Дмитрий Сергеевич Лихачев.

Мы стояли на берегу узкой темной речки, не так уж далеко от ее впадения в Днепр. Странно, ничто не шевельнулось в душе. Медленно текла Стугна, блестело на воде косое солнце, молчали в лодках рыбаки. У моста стояла целая дружина именитых славистов: Дмитриев, Панченко, Творогов, Колесов. И я подумал, что Стугна в «Слове...» — тревожнее, глубже: в нее смотрел великий поэт...

Вот и всё. Мы поехали дальше.

Эти догадки о гибели Ростислава заинтересовали ученых Пушкинского Дома, они решила напечатать статью в своем сборнике.

Прошел почти год, и однажды, перечитывая «Детские годы Багрова-внука», я нашел описание трагического случая с мельником. Во время весеннего разлива пьяный мельник (была Пасха) решил сократить дорогу и утонул в неширокой полой канаве: его затерло под куст... Вот как об этом пишет Аксаков:

«...Прискакал с лодкой молодой мельник, сын старого Болтунёнка. Лодку подвезли к берегу, спустили нá воду; молодой мельник замахал веслом, перебил материк Бугуруслана, вплыл в старицу, как вдруг старый Болтунёнок исчез под водою... Страшный вопль раздался вокруг меня и вдруг затих: все догадались, что старик Болтунёнок оступился и попал в канаву; все ожидали, что он вынырнет, всплывет наверх, канавка была узенькая, и сейчас можно было попасть на берег, но никто не показывался на воде. Ужас овладел всеми. Многие начали креститься, а другие тихо шептали: „Пропал, утонул...”

...До самого вечера искали тело несчастного мельника. Утомленные, передрогшие от мóкрети и голодные люди, не успевшие даже хорошенько разговеться, возвращались уже домой, как вдруг крик молодого Болтунёнка: „Нашел!” — заставил всех воротиться. Сын зацепил багром за зипун утонувшего отца и при помощи других, с большим усилием, вытащил его труп. Оказалось, что утонувший как-то попал под оголившийся корень старой ольхи, растущей на берегу не новой канавки, а глубокой старицы, огибавшей остров, куда снесло тело быстротою воды».

Никто никогда не узнает его имени. Только запах гари, одинаковый во все времена, наводит на след. Только плакучие ивы на пасмурных кручах Днепра что-то шепчут о нем. Только острая жалость и быстрая рябь на воде роднят века.

Что я знаю о нем? Кто он? Из какой социальной среды?

Летописи и раскопки древних курганов ничего не говорят об Авторе. Но, сотни раз перечитав «Слово о полку...», я вдруг увидел его странную полузрячую природу. С одной стороны — безымянную, тревожно-безликую, а с другой — конкретную и поимённую. Вот что рассказали мне об Авторе деревья и птицы, травы и звери «Слова о полку Игореве».

«Древо в тоске преклонилося», «древо лист не к добру обронило»... Ни одного дерева, названного по имени, — ни дуба, ни березы — в «Слове...» не встретишь. Просто — древо .

Заметим, что травы, как и деревья, — безымянные: «Никнет трава от жалости», «стлавшему зеленую траву», «на кровавой траве», «зашумела трава»... Только один раз упоминается тростник . И в плаче Ярославны — ковыль . Монахи, кстати, были травниками, не говорю уж о ведунах, волхвах, колдунах — травниках и «аптекарях». Конкретное знание трав прорвалось бы в «Слово», как это случилось с птицами...

Ну, а птицы? «Тогда пускали 10 соколов на стадо лебедей», «сизым орлом под облаком», «уснул соловьиный щёкот, говор галочий пробудился», «редко пахари перекликались, часто вóроны собирались, трупы между собой делили, а галки речи говорили», «когда сокол птиц побивает, свое гнездо не дает в обиду», «кричат телеги в полуночи (рци), будто лебеди растревоженные», «дятлы стуком путь к реке кажут»... Пятьдесят четыре раза птицы названы по именам! Орлы, лебеди, соколы, вóроны, ворóны, галки, ястребы, соловьи, дятлы, гуси, утки... Есть и чайка, и кукушка. «Слово о полку Игореве» — десять страниц. Две с половиной страницы — образы соколиной охоты и просто птиц.

Автор не склонен к абстрактному мышлению. Все имена князей — реальные. Все реки названы: Днепр, Дон, Дунай, Донец, Стугна, Каяла, Двина... Двадцать три упоминания. И не просто имена — одухотворённые реки. У каждой — свой характер («не такая река Стугна, худую струю имея»). Однако при явной любви Автора к рекам, к воде — образов рыбы в «Слове...» нет. Хотя, подбежав волком к Донцу, Игорь по естественной схеме метаморфоз мог обернуться рыбой и переплыть Донец. Но Игорь перелетает его соколом . Широко образованный для своего времени человек, Автор знал мифологию, но не использовал образ рыбы, шел не от книги — от личного опыта и пристрастий.