Игорь Шкляревский - Читаю «Слово о полку...»

Однажды я проснулся от нестерпимой боли. И пока медсестра делала обезболивающий укол, я вдруг представил себя в той степи со стрелой в боку. Вокруг — распоротые шатры, затоптанные в грязь шелка и овчины. Только раненые, русские и половцы, стонут одним стоном. И вот со своей звериной болью я ползу, сам не знаю куда. Ни врачей, ни лекарств... Какие же страдания переносили люди в те времена! Боль еще не утихла, и я думал о тех, кому удавалось выжить. С полуотрубленными руками, с рваными дырами в теле, на подпрыгивающих телегах добирались они в свои города и села. Огненная боль отнимала ум. Даже знахарей не было под рукой, да и что они могли? Каждая секунда дня — мука. И так десятки дней, сотни километров.

Тем обиднее было принимать страдания от своих, когда новгородцы шли на киевлян или киевляне на черниговцев. «Брату брат молвит: это мое, и то мое тоже. И стали малое называть великим». Отчаяние автора «Слова...» — на многие века.

Сколько он жил? Как выглядел? Что с ним стало после написания «Слова...»? Темно.

Может, он погиб на медвежьей охоте, спасая друга или князя. Ведь он был человеком редкой храбрости: сказал все, что думал. У князя — дружина, да и стены, а поэт — беззащитен.

Может, его оклеветали. Почуял беду — ночью ушел от князя. Затерялся в людях, в туровских болотах или в северных лесах. А может, его лодку затерли льдины. Чудом выбрался на берег и уже в горячке, умирая, кричал: «Со всех сторон обступили и кликом поля перегородили...»

На несколько столетий предсказал он несчастья Русской земле. Припал к ней пророческим ухом и услышал тупой гул ордынских коней, которые до дна выпивали ручьи. Он не знал, что в далеких степях набирала силу империя Чингисхана, но, как великий поэт, был одарен политической интуицией.

Тревожно в «Слове о полку Игореве». Восемь столетий прошло, а тревога осталась. Как запах гари в послевоенных развалинах. Он пробивался даже сквозь снег. Преследовал нас от первого до десятого класса, пока не снесли руины.

Далеко на равнине русских веков виден век тринадцатый. Дым подпирал небо на севере и на юге. Горели Рязань и Владимир, Москва и Суздаль, Чернигов и Киев. Вёрсты пергаментов превратились в пепел. Огонь лизал Русскую землю вдоль и поперек. Четырнадцатый век — нашествие Мамая, нашествие Тохтамыша. Дотла выгорали монастырские библиотеки. «Слово...» могло не дойти до нас, как не дошли другие великие повести и сказания. Мы не знаем, чтó потеряли, — иначе жалость была бы неутешной.

Последний список «Слова...», как известно, был найден графом Мусиным-Пушкиным и сгорел в московском пожаре 1812 года. Осталась копия, сделанная для Екатерины II, и грустная поговорка: «Рукописи не горят...»

Дом тайного советника и обер-прокурора Святейшего Синода Александра Ивановича Мусина-Пушкина стоял на Разгуляе. В 1812 году, казалось, и деревья шептались о французах, которые вот-вот войдут. Можно представить сколько было суматохи, беготни, бестолковщины Что он делал в эти минуты? Заталкивал в портфель государственные бумаги и драгоценности? Или с отрешенным небрежением смотрел, как перевязывают багаж? Думал думу о России, и не хотелось пошевелить рукой — спасать личное добро, любимые книги и вещи? Опят всё прахом!

Но когда карета покатилась... Что-то ведь могло натолкнуть на мысль о «Слове...»! Свет в окне промелькнувшей церкви и темная фигура священника могли вдруг напомнить об архимандрите Иоилии Быковском. Это у него в Спасо-Ярославском монастыре Мусин-Пушкин приобрел сборник древнерусских летописей, на последних страницах которого блеснуло «Слово...». Даже запах кожаного сиденья в карете мог возбудить в памяти потертую кожу сборника летописей. И тогда: «Стой! Повороти!»

Подымаясь в библиотеку, глянул в зеркало, — чтобы кикиморы не напакостили. Ведь вернулся — плохая примета, не будет дороги. Какая, к чёрту, дорога! Но в зеркало глянул и подмигнул (не себе — грядущему): мол, всё наше с нами. «Поехали!»

Тайный голос не окликнул тайного советника. Выпало какое-то звено. Не дотянулась мысль до сборника летописей. И через несколько дней в библиотеке графа, охваченные пламенем, как живые, извивались буквы «Слова о полку Игореве». Погибла бесценная библиотека. Россия потеряла часть своей души.

Кто из нас мысленно не спасал этот Список? Ведь мог же случайный прохожий увидеть, как из окна графского особняка валит дым. Студент какой-нибудь или чиновник. Сам не понимая, почему, — кинулся в дом. Вроде плач ребенка услышал. Все обшарил. Кричит, зовет, а ребенка нет. Почудилось. Бывает... А дым уже схватил за горло, лицу жарко, стены лижет огонь, трещат старинные книги, свитки. И такая вдруг нашла злость на всепожирающий огонь, полюбивший Русскую землю, что захотелось хоть что-нибудь спасти, унести. И схватила рука слепо — что подвернулось. Книгу какую-то. Все равно какую! Открыл ее во дворе и в красном отблеске пожара прочел: «Слово о плъку Игореве»...