Марк Цицерон - Ораторское искусство с комментариями и иллюстрациями

Можем ли мы презирать боль, если сам Геркулес на наших глазах страдает так нестерпимо?

Но вот перед нами Эсхил, не только поэт, но и пифагореец, как случалось нам слышать.

О членстве драматурга Эсхила в братстве пифагорейцев ничего точно неизвестно, хотя существует мнение, также не доказанное, что он мыслил свои трагедии как очистительные мистерии, и что в этом нужно видеть влияние пифагорейского учения об очищениях («катарсисах»).

Как переносит у него Прометей свою казнь за Лемносскую кражу?

И вот какие свои казни перечисляет он, пригвожденный к склону Кавказа:

Трудно не признать, что перед нами несчастный человек; а если он несчастен, стало быть, боль – это зло.

– До сих пор ты как будто со мною не разноречишь. Но я хотел бы узнать, откуда эти стихи? Я их не знал.

– Вопрос законный, и я тебе отвечу. Я ведь сейчас живу на покое?

– Так что же?

– В бытность твою в Афинах ты бывал, наверно, на уроках философов?

– Конечно, и с большой охотою.

– И ты замечал, наверно, что хотя никто из них не отличался богатством красноречия, они все же вставляли в свою речь стихотворные примеры?

Чтение стихов наизусть не очень приветствовалось основателями философских школ, но в свободных философских беседах поощрялись стихи как иллюстрации отвлеченных положений, которые надо было затронуть в разговоре.

– Да, а Дионисий-стоик даже очень часто.

– Верно; но у него они звучали как заученные, без отбора, без изящества; а вот Филон читал их и с должным ритмом, и с выбором, и к месту. И так как эти старческие декламации мне понравились, то и я потом стал пользоваться примерами из наших поэтов, а когда их не находилось, то многое переводил с греческого сам, чтобы и латинская речь не оставалась без прикрас такого рода.

С выбором и к месту – не просто как цитаты, уместные по ходу разговора, но как способствующие более подробному обсуждению самых важных философских вопросов. Такой отбор противопоставляется использованию стихов как простых иллюстраций нравственных понятий, которые подбираются просто по теме, без художественного вкуса.

Правда, это обращение к поэтам не обходится без вреда. Мужественных героев они представляют стенающими, приучая этим наши души к мягкости; а стихи их так сладостны, что не только читаются, но и сами собой запоминаются. Так, помимо дурного домашнего воспитания, помимо жизни изнеженной и вялой, еще и поэты обессиливают все мышцы нашей доблести; поэтому не без оснований Платон изгоняет их из придуманного им государства, так как они подрывают добрые нравы граждан и добрый порядок всего государственного устройства. Но мы-то, выучившись в Греции, читаем и запоминаем поэтов с детства, считая такое образование ученым и благородным.

Платон в «Государстве» считает, что поэтические изложения мифов не слишком высоки в нравственном смысле, а жалостливые стихи не способствуют гражданской добродетели. Цицерон согласен с этим как ревнитель гражданской доблести, но оговаривается, что государственному деятелю требуется хорошее образование и владение разными стилями речи, в том числе поэтическим.

Но с какой стати сердиться на поэтов? Ведь и среди философов, наставников доброго, есть такие, которые считают боль высшим злом. Тебе и самому это только что так казалось; но стоило мне спросить, хуже ли боль, чем позор, как ты сразу оставил эту мысль. Но спроси Эпикура – и он скажет, что даже несильная боль хуже, чем наихудший позор; да и сам позор плох только тем, что приносит боль. Но разве принесло Эпикуру боль это утверждение, будто она – худшее из зол? А ведь большего позора для философа и придумать нельзя.