Марк Цицерон - Ораторское искусство с комментариями и иллюстрациями

Иных можно видеть такими легкомысленно-хвастливыми, что лучше бы им было совсем не учиться: иные – рабы денег, многие – славы, а еще того больше – похотей; и с таким их поведением удивительно расходятся их речи, а это мне кажется позорнее всего. Если человек, называющийся грамматиком, допустит в речи варварский оборот или слывущий музыкантом станет петь не в лад, – это будет тем позорнее, что ошибка будет как раз в том, что они должны лучше всего знать; точно так же и философ, погрешающий в жизни, поступает тем позорнее, что ошибка его – в том самом деле, которому он берется обучать, и что, обучая науке жить, он живет, забывая эту науку.

Грамматик – учитель литературы и ее ценитель; скорее соответствует нашим понятиям «литературный критик» или «литературный деятель», чем просто учителю родного языка в школе.

– А ты не боишься, что если это так, то вся краса твоей философии оказывается ложной? Если иные хорошие философы живут недостойным образом, – не лучшее ли это доказательство, что философия бесполезна?

– Это вовсе ничего не доказывает: ведь и поля не все плодоносны, хоть и возделываются, так что не прав был Акций в своих стихах:

как поля, так не все плодоносны и души. А чтобы продолжить сравнение, добавлю: как плодородное поле без возделывания не даст урожая, так и душа.

Возможно, Цицерон здесь спорит с расхожим платонизмом, для которого идее достаточно раскрыться, а раскрываться она может на любом материале. В стихах Акция «природа» сама может породить свое существование, тогда как для Цицерона важно окультуривание природы. Далее Цицерон прямо отождествляет философию с культурой.

А возделывание души – это и есть философия: она выпалывает в душе пороки, приготовляет души к приятию посева и вверяет ей – сеет, так сказать – только те семена, которые, вызрев, приносят обильнейший урожай. Но будем продолжать как начали. Скажи, пожалуйста, о чем тебе угодно побеседовать?

– О боли – она кажется мне величайшим из зол.

– Хуже даже, чем позор?

– Нет, этого я не решаюсь сказать: мне даже стыдно, что я так быстро сбит со своего утверждения.

– Куда стыднее было бы, если бы ты на нем настаивал. Чего уж хуже, если бы тебе казалось, будто что-то есть низменней, чем позор, бесчестье, стыд! И чтобы только избежать их, разве не приходится нам принимать, более того – искать, терпеть, призывать на себя боль?

– Конечно, это так. Но пусть боль не величайшее из зол, все-таки она – зло.

– Видишь, как самое малое доказательство умерило твой ужас перед болью?

– Вижу; но хотелось бы еще больше.

– Я готов попробовать; но дело это нелегкое, и нужно, чтобы в душе ты мне не сопротивлялся.

– Не буду. Как вчера, так и сегодня я последую за твоим рассуждением, куда бы оно ни повело.

– Прежде всего я скажу о неразумии большинства и о различных взглядах философов. Первый из них и по важности и по древности, сократик Аристипп, без колебания объявил, что боль есть высшее зло. От него это мнение, женственно-изнеженное, унаследовал Эпикур.

Основатель школы киренаиков Аристипп, учивший, что смысл жизни – в уклонении от неудовольствий, был прямым учеником Сократа.

После него Иероним Родосский провозгласил свободу от боли высшим благом – вот каким великим злом считал он боль. Остальные же философы, кроме лишь Зенона, Аристона и Пиррона, говорили приблизительно то же, что и ты, – боль есть зло, но есть и другие, еще хуже.

Стоики Зенон Китийский и Аристон Хиосский и скептик Пиррон Элидский считали, что боли нельзя избегнуть, поэтому она не может быть названа злом в полном смысле – нужно учиться ее переносить, а не избегать.

Итак, что с порога отвергла сама природа, сама благородная человеческая доблесть, – мысль, что боль есть худшее из зол и остается таковым даже по сравнению с позором, – такая мысль задержалась в философии на много веков. Какой долг, какая хвала, какой почет, если только он сопряжен с болью, может быть желанен для того, кто уверен, что боль – худшее из зол? Какое бесчестие, какой стыд не снесет он ради избавления от боли, которая для него – худшее из зол? Кто на свете не несчастен – и не только теперь, когда его мучат сильные боли, которые для него – худшее из зол, но даже когда он лишь предвидит, что они могут его постичь, – а кого они не могут постичь? Так и получается, что никто не может быть счастлив.