Марк Цицерон - Ораторское искусство с комментариями и иллюстрациями

Девкалион – мифологический царь, переживший потоп, греческое соответствие Ноя.

Аристотель, наконец, и тонкостью ума, и тщательностью труда намного превосходящий всех (кроме, разумеется, Платона), выделяя свои четыре рода начал, из которых возникает все сущее, считает, что есть и некая пятая стихия – из нее-то и состоит ум. Размышлять, предвидеть, учиться, учить, иное узнавать, а многое другое запоминать, любить, ненавидеть, желать, бояться, тревожиться, радоваться и тому подобное – все это не свойственно ни одному из первых четырех начал; потому и привлекает Аристотель пятое начало, названия не имеющее, и приискивает для души новое слово – ένδελέχεια, что означает как бы некое движение, непрерывное и вечное.

Пятая стихия (пятый элемент, квинтэссенция) – понятие аристотелизма, означавшее интеллектуальную реальность, не сводимую ни к четырем элементам, ни к их сочетанию. Цицерон не вполне точно отождествляет пятую стихию с «энтелехией», понятием Аристотеля, означающим завершенность вещи, состояние, в котором вещь достигла своей цели. Цицерон имеет в виду, что если душа достигла своей цели быть жизнью тела, оживлять тело, то она может быть названа энтелехией. Сам Аристотель говорил о душе как «первичной энтелехии» тела, то есть как о том, что позволяет ему двигаться, начать достигать своих целей, но не отождествлял энтелехию с движением. Вероятно, Цицерон всегда держит в уме учение Аристотеля о перводвигателе мировых процессов, смешиваемое им с учением стоиков о небе неподвижных звезд как вечно движущемся, которому и подражает душа.

Вот какие есть мнения у философов о душе, если только я ненароком чего-нибудь не упустил. Обошел я стороною лишь Демокрита, мужа, бесспорно, великого, но душу представляющего случайным стечением гладких и круглых частиц: ведь у этого люда все на свете состоит из толчеи атомов. Какое из этих мнений истинно, пусть рассудит какой-нибудь бог; а какое из них ближе к истине, об этом можно спорить и спорить. Что же нам делать? Будем разбираться в этих мнениях или вернемся к исходному вопросу?

– Мне бы хотелось и того и другого, хотя соединить это тяжело. Поэтому, если можно избавиться от страха смерти без этих рассуждений, – сделай это; если же без разъяснения вопроса о душе это невозможно, – что ж, займемся, пожалуй, этим сейчас, а остальным в свое время.

– Как тебе больше хочется, так и мне лучше кажется. Само рассуждение покажет: какое бы из изложенных мнений ни было истинным, все равно, смерть – не зло, а может быть, даже благо. В самом деле: если душа – это сердце, или кровь, или мозг, тогда, конечно, она – тело и погибнет вместе с остальным телом; если душа – это дух, то он развеется; если огонь – погаснет; если Аристоксенова гармония – то разладится; ну, а о Дикеархе с его утверждением, что душа – ничто, вообще не приходится говорить. Все эти суждения согласны в одном: чтó после смерти, тó нас не касается. В самом деле, вместе с жизнью мы теряем чувства; а кто не чувствует, тому ни до чего нет дела. Правда, есть и другие мнения: они еще оставляют надежду, которая, может быть, тебя и тешит, – надежду, что души, покинув тела, возносятся в небо, как в свое обиталище.

В диалоге все философские учения примирены общим положением: душа самостоятельна, в некотором смысле действует автоматически, распадается ли она, трансформируется ли или существует вечно. Здесь у Цицерона возникает, по сути, представление о сознании, которое может относиться к душе извне, независимо от ее реакций, хотя слова «сознание» у него еще нет.

– Конечно, такая надежда меня тешит; больше всего мне хотелось бы, чтобы так оно и было, а если это даже не так, то чтобы меня убедили, будто это так.

– Но тогда зачем тебе мои старания? Разве могу я превзойти красноречием самого Платона? Прочитай со вниманием его книгу «О душе» – и тебе не останется желать ничего лучшего.

«О душе» – традиционный подзаголовок диалога Платона «Федон», посвященного мужеству Сократа перед лицом смертной казни.

– Я читал ее, и не раз; но всегда как-то получается, что пока я читаю, то со всем соглашаюсь, а когда откладываю книгу и начинаю сам размышлять о бессмертии души, то всякое согласие улетучивается.

– И что же тогда? Признаешь ли ты, что души или пребывают после смерти, или гибнут, когда приходит смерть?

– Конечно, признаю!

– И если они пребывают, то что же?

– Тогда, я полагаю, они блаженны.