Марк Цицерон - Об ораторе. Книга I

60. (254) Кстати, вот ты говоришь, что знание гражданского права спасает стариков от одиночества. Что ж, большие деньги тоже спасают от одиночества; однако мы–то исследуем не то, что нам выгодно, а то, что необходимо оратору. И вот, раз уж мы решили для сопоставления с оратором брать во многом одного и того же мастера, то послушайте, что говорит тот же самый Росций: он все время повторяет, что чем старше он будет становиться, тем медленнее постарается он делать напев флейтиста [175] Напев флейтиста — в античной драме наряду с диалогами и хорами были речитативные партии, исполнявшиеся в сопровождении флейты. Цицерон опять имеет в виду свой собственный опыт и намерение: ср. «О законах», I, 4, 11, где Аттик говорит Цицерону: «Ты ведь переменился сам и усвоил себе другой род красноречия — как Росций, твой близкий друг, в старости стал петь стихи потише и даже замедлял сопровождение флейт, так и ты изо дня в день умеряешь понемногу пыл твоих выступлений, некогда весьма резких». Росций умер через 30 лет после времени действия диалога «Об ораторе», так что его забота о приближающейся старости — в значительной степени анахронизм. и тем сдержаннее свой голос. Так если даже он, связанный ритмом размеров и стоп, все же придумывает нечто для отдыха в старости, то насколько легче нам сделать то же с нашей речью: и не только сдержать ее, но и совершенно изменить? (255) Ведь тебе, Красс, не безызвестно, как многочисленны и разнообразны способы произнесения речей; можно даже сказать, что ты первый нам их показываешь, ты, который уже давно говоришь гораздо сдержаннее и спокойнее, чем говорил раньше; и тем не менее это спокойствие твоей в высшей степени выразительной речи производит не меньшее впечатление, чем былая ее мощь и напряженность; и мы слыхали, что было много ораторов, как, например, знаменитый Сципион и Лелий, которые всего добивались речью не слишком напряженной, никогда не насиловали легких и не кричали, подобно Сервию Гальбе.

Но даже если бы ты не смог или не захотел бы уж и этого делать, неужели ты опасаешься, что дом такого, как ты, мужа и гражданина, будучи покинут сутягами, будет заброшен и всеми остальными? А я так прямо противоположного мнения: я не только не считаю нужным искать на старости лет утешения во множестве приходящих за советами, но мечтаю об одиночестве, как об убежище, хоть оно тебя и страшит. Ибо, по–моему, для старости нет ничего прекраснее покоя.

Что же касается остальных предметов — истории, знакомства с государственным правом, изучения древностей и подбора примеров, — я, по мере их пользы и своей надобности, позаимствую все это у превосходного человека и знатока, друга моего Конга. И я не стану возражать против твоего совета этим молодым людям — все читать, ко всему прислушиваться, быть знакомым со всеми благородными науками; но право же, по–моему, у них не так уж много свободного времени, Красс, на исполнение твоих предписаний, если они и пожелали бы им следовать и осуществлять их; твои законы, мне кажется, уж чересчур строги для их возраста, хотя, пожалуй, и необходимы для достижения того, к чему они стремятся. (257) Ибо и учебные выступления без подготовки на заданные темы, и обдуманно подготовленные рассуждения, и упражнение с пером в руках, которое ты справедливо назвал творцом и наставником красноречия, требуют большого труда; точно так же и сравнение своей речи с чужими сочинениями, и произносимое без подготовки суждение о чужом сочинении в виде похвалы или порицания, одобрения или опровержения требуют немалого напряжения как и для памяти, так и для воспроизведения.

61. (258) А самое ужасное — и я вправду боюсь, как бы это скорее не отпугнуло людей, чем ободрило — ты ведь пожелал, чтобы каждый из нас был прямо каким–то в своем роде Росцием, и пригрозил, что зрителям свойственно не столько одобрять наши достоинства, сколько придираться к недостаткам. Я, однако, думаю, что придирки эти не столько касаются нас, сколько актеров. (259) Я ведь вижу, что нас, ораторов, часто чрезвычайно внимательно слушают, даже когда мы охрипнем, ибо людей занимает самое существо дела; а вот Эзопа, стоит ему хоть чуточку охрипнуть, освистывают. Тем, от которых ничего другого не требуют, кроме удовольствия для слуха, малейшее нарушение этого удовольствия сейчас же ставится в вину; у оратора же в речи одновременно привлекает внимание сразу многое; и если среди этого многого не все совершенно, а лишь главное удачно, то даже и этого достаточно, чтобы вызвать у слушателей неминуемый восторг.