Лонг - Дафнис и Хлоя

Хлоя убежала в лес, смущенная и напуганная шумной толпой. Дафнис остался, с длинношерстым козьим мехом на плече, с новым мешком у бедра, держа в одной руке свежие сыры, в другой — молочных козлят. Если это правда, что Аполлон хранил стада Лаомедона, то бог Солнца был конечно таким, каким тогда явился Дафнис. Он не молвил ни слова, только щеки зарумянились, — склонился и поднес подарки.

— Господин, — произнес Ламон, — этот юноша пасет твоих коз. Ты дал мне пятьдесят маток и двух козлов; теперь у него сто коз и десять козлов. Посмотри, какие они жирные, какая у них длинная шерсть, и нет ни одного сломанного рога. Он приучил их к музыке: они все умеют делать по звуку свирели.

Клеариста пожелала видеть, как они слушаются музыки. Она велела Дафнису поиграть козам на флейте, как он это обыкновенно делает, и обещала за труд новую тунику и сандалии. Дафнис усадил присутствовавших, как зрителей в театре и, стоя под ясенем, вынул из мешка свирель и сперва заиграл слабо, чуть слышно. Козы насторожили уши, подняли головы. Потом — сильнее, как бы приказывая им пастись, и они начали щипать траву, склонив головы к земле. Затянул сладкую, нежную песню, и они сразу улеглись на траве. Извлек из флейты несколько острых пронзительных звуков, и они шарахнулись, побежали к лесу, как будто увидели волка. Но только что послышалась призывная песня, — вышли из рощи и радостно вернулись к его ногам. Слуги с большею точностью не исполняют приказаний господина. Все удивлялись, но в особенности Клеариста, которая поклялась, что не забудет подарков, обещанных красивому пастуху, так хорошо играющему на флейте. Потом вернулись домой обедать и, после трапезы, господа послали Дафнису лакомых кусков.

Дафнис разделил угощение с Хлоей, радуясь неведомому вкусу городских блюд, и думая теперь уже с большею надеждою о том, как бы получить согласие господина на свадьбу с Хлоей. Гнафон, после всего, что видел и слышал, решил, что жизнь потеряет для него цену, если он не будет обладать Дафнисом, улучил удобную минуту, когда Астил гулял в саду, повел его к жертвеннику Вакха, облобызал ему руки и обнял ноги. Молодой господин спросил, что это значит, и велел открыть все, поклявшись исполнить его желание. Тогда нахлебник воскликнул горестно:

— О господин, погиб, погиб твой бедный Гнафон! До сих пор всю жизнь я любил только есть и пить, клялся, что в мире нет ничего лучше доброго старого вина, предпочитал твоих поваров всем Милетским отрокам, — и что же? Меня уже ничто не радует, кроме Дафниса. Я не могу прикоснуться ни к одному из тонких блюд, которых ныне каждый день готовят такое множество — мясов, рыб, медового пироженого. Мне хотелось бы сделаться козою, щипать траву и листья, чтобы слышать его флейту, и чтобы он водил меня на пастбище. Спаси твоего Гнафона, сжалься над ним! А не то, — клянусь великими богами, — в последний раз наполнив себе чрево явствами, возьму я нож и зарежусь у двери Дафниса! И ты больше никогда не будешь звать меня своим любезным, маленьким Гнафоном, как всегда зовешь меня, лаская.

Блюдолиз заплакал и обнял ему ноги. Увидев это, Астил не мог победить жалости, тем более, что знал, по собственному опыту, страдания любви. Обещал выпросить Дафниса у отца и увести его в город, в качестве собственного слуги, для того, чтобы отдать его Гнафону. Потом, желая подразнить шута, спросил, как ему не стыдно вздыхать о козьем пастухе, сыне простого земледельца. И нарочно притворившись брезгливым, выражал свое отвращение к дурному запаху козлов. Гнафон, как человек, изучивший все басни за обеденными столами, — не без некоторого остроумия, ответил ему за себя и за Дафниса:

— Где бы ни была красота, человек ею пленен. Сохранились рассказы о том, как люди любили деревья, цветы, хищных зверей, хотя и достоин великой жалости любящий, который принужден бояться того, что любит. Конечно, Дафнис телом раб, но красота его свободна. О, только взгляни на эти кудри, подобные гиацинту, на эти глаза, блестящие из под бровей, подобно драгоценному камню из под золотой оправы! Посмотри на щеки его бледно-розовые и пурпурные, на уста, украшенные зубами, белыми, как слоновая кость. Кто не пожелал бы сорвать с этих уст благоуханный поцелуй? Что же касается дружбы к простому поселянину, пример богов оправдает меня: Анхиз был волопас, и Афродита им обладала; Бранхий водил коз на пастбище, и Аполлон любил его; Ганимед был пастух, и сам Громовержец похитил его на Олимп. Не побрезгаем же и мы отроком, которого слушаются козы, как будто они влюблены в него. Возблагодарим Зевесовых орлов за то, что они не похитили его на небо, не лишили землю такой неземной красоты!