Стивен Кинг - Кто нашел, берет себе

СТИВЕН КИНГ

ЧТО УПАЛО, ТО ПРОПАЛО

/КТО НАШЕЛ, БЕРЕТ СЕБЕ/

роман

Думая о Джоне Д. МакДональде

О том, чего стоит жизнь, мы узнаем, падая в пропасть.

Джозеф Кэмпбелл

Дерьмо? Ну и насрать.

Джимми Голд

Часть 1

Тайный клад

1978

«Проснись, гений».

Ротстайн не хотел просыпаться. Сон был слишком хорош. Ему приснилась первая жена за несколько месяцев до того, как она стала его первой женой, семнадцатилетняя, со всех сторон — само совершенство. Они оба голые. Ему девятнадцать, под ногтями грязь, но она против, во всяком случае, тогда не была, потому что он только и думал, что о снах, а ее ничто другое и не интересовало. Она верила в сны даже больше, чем он, и правильно делала. В этом сне она хохотала и тянулась к той части его тела, за которую было проще всего ухватиться. Он попытался войти глубже, но тут какая-то рука начала трясти его предплечья, и сон лопнул, как мыльный пузырь.

Он уже не девятнадцатилетний и не живет в Нью-Джерси в двухкомнатной квартирке; за полгода ему стукнет восемьдесят, и живет он на ферме в Нью-Гемпшире, где, согласно завещанию, его и похоронят. В спальне скопились люди, их лица скрывали лыжные маски, одна красная, одна синяя и одна желтая. Увидев их, он попытался заставить себя поверить, что это тоже сон — приятный сон превратился в кошмар, как иногда происходит, но рука вдруг отпустила его предплечья, схватила за плечо и грубо швырнула на пол. Его ударили по голове, и он вскрикнул.

— Достаточно, — сказал человек в желтой маске. — Хочешь, чтобы он сейчас отключился?

— Смотри, — указал мужчина в красной маске. — Ничего себе у старика стоит. Неплохой сон ему, наверное, снился.

Синяя маска, что его трясла, сказала:

— Это ему отлить хочется. В таком возрасте больше ни от чего не встает. Вот у моего деда…

— Тихо, — оборвал Желтая маска. — Кому нужен твой дед?

Здесь Ротстайн, еще застывший и еще окутанный разорванным пологом сна, понял, что у него неприятности. В мозгу всплыли три слова: в доме воры. Он поднял взгляд на трио, которое материализовалось в его спальне, чувствуя, как раскалывается старая голова (справа следует ждать огромный синяк — благодаря антикоагулянтам, которые он принимал), и сердце с опасно тонкими стенками бьется, толкая в левую сторону грудной клетки. Они наклонились над ним, трое в перчатках и куртках в шотландскую клетку под этими жуткими балаклавами. Домашние воры, и это в пяти милях от города.

Ротстайн как мог собрался с мыслями, прогоняя сон и говоря себе, что во всем этом есть один положительный момент: они не хотят, чтобы он видел их лица, значит, собираются оставить его в живых.

Возможно.

— Господа, — сказал он.

Мистер Желтый захохотал и поднял большой палец.

— Классное начало, гений.

Ротстайн кивнул, будто в ответ на комплимент. Взглянув на часы возле кровати, он увидел, что сейчас четверть третьего утра, и снова перевел взгляд на мистера Желтого, который, вероятнее всего, был их предводителем.

— У меня совсем немного денег, но можете их забрать, только меня не трогайте.

Порыв ветра забарабанил осенними листьями по западной части дома. Ротстайн знал, что котел заработал впервые в этом году. Разве лето было не только что?

— А по нашим сведениям, у тебя гораздо больше, чем «немного». — Это сказал мистер Красный.

— Тихо. — Мистер Желтый протянул руку Ротстайну. — Встань с пола, гений.

Ротстайн ухватился за руку, которую предложили, и, шатаясь, поднялся на ноги, затем сел на кровать. Он тяжело дышал, слишком хорошо понимая (всю жизнь самосознание было для него и проклятием, и благословением), какой имеет вид: старик в великоватой голубой пижаме, вместо волос — лишь белые хлопья попкорна над ушами. Вот что осталось от писателя, который в тот год, когда Кеннеди стал президентом, появился на обложке «Тайм» с подписью: «Джон Ротстайн, американский гений-затворник».

Просыпайся, гений.

— Приходи в себя, — произнес мистер Желтый. В голосе его прозвучала забота, но Ротстайн не поверил в нее. — А потом мы пойдем в гостиную, где разговаривают все нормальные люди. Не спеши. Успокойся.

Ротстайн сделал несколько медленных, глубоких вдохов, и сердце немного успокоилось. Он попытался думать о Пегги, с ее грудью размером с чашку для чая (маленькие, но совершенные) и с длинными, гладкими ногами, но эта фантазия была так же далека, как и сама Пегги, которая сейчас старая-старая и живет в Париже. На его деньги. Хорошо, хоть Иоланда, его вторая попытка найти семейное рай, умерла, и ей не нужно платить алименты.