Admin - o 18466e8fb342a663

Сахалин, как местность, приравненная к районам Крайнего Севера, снабжался очень

хорошо.

- Спасибо, мне вот «Беломору» и чаю, пожалуйста…

Народ не протестовал… Для людей такое положение вещей считалось нормальным:

«Людкин хахаль зашёл, что же, ему в очереди теперь со всеми стоять?!»

Когда Анжела, преувеличенно скромно опустив лукавые глазки, заглядывала в кабинет, я

уже знал, что звонили из магазина…

Дизелист Гиндуллин, с первого же дня моего появления в Кривой Пади взявшийся меня

отечески опекать, бурчал под нос, путая от возмущения русские и татарские слова:

- Совсем у тебя дурной башка, Михаил… Зачем к Людка ходил? СигаргА захотел?

Старики говорят: «Один раз сигаргА – вся жизнь каторгА!»

- Фокказ Гиндуллинович, - морщился я. - Помолчи хоть ты, пожалуйста. Без тебя тошно!

- Сколько раз я тебе говорила: зови меня Федя. Я дома Фокказ, для Анны свой. Слушай

меня: Оксанка - хороший баба, умный, красивый. Немного худой, совсем чуть-чуть…

Приедет сюда, что скажешь?

Я чересчур сильно дунул в папиросу, табак, вылетая из гильзы, засыпал вахтенный

журнал, и смятая в сердцах только что распечатанная пачка полетела в мусорное ведро.

- Просил же, Федя… Как человека, просил!..

Хлопнув дверью, я вылетел с электростанции. Безумно хотелось выпить, а водку достать

можно было только у Людмилы.

Оксана не писала. Я уже готов был, смирив нрав, ехать в Октябрьский и узнавать её адрес

в больнице. Но в то же время прекрасно понимал, слухи разносятся быстро, и о том, что

«ленинградец» спутался с продавщицей, наверняка уже знали в соседнем посёлке.

Смотреть на тщательно скрываемые ухмылочки врачих, подруг Оксаны, у меня не было

сил.

Время, между тем, двигалось своим чередом. Заканчивалась путина. Рыбобаза

перевыполнила годовой план по переработке рыбы. Мы, отправляя на материк последние

плашкоуты с засоленной в бочках горбушей и красной икрой, потихоньку распускали

сезонников.

После застолья, организованного директором по случаю выполнения плана, я опять

остался ночевать у Людмилы. Наутро после бурных ласк подруга со слезами на глазах

сообщила, что беременна. Я молча курил и думал о своей никчёмной жизни…

Вечером Люда повела меня знакомиться с родителями, а в субботу я под покровом

темноты перенёс к ней на квартиру свои скромные пожитки.

У Людмилы было хорошо. Всегда чисто убрано, обед - вкусный, рубашки - наглажены.

«Симпатичная заботливая женщина, ласковая… Меня любит. Что ещё надо?» - думал я,

уплетая за обе щёки домашние борщи.

Но отчего-то всё чаще стал захаживать на пристань, на самый дальний её край, где долго

жёг папиросу за папиросой в одиночестве, не чувствуя пронзительного ветра… Курил и

смотрел остановившимися глазами вдаль. Туда, где волнуется так похожая на море

ковыльная степь, которой я никогда не видал, и, похоже, никогда не увижу…

В середине октября, когда серое, набухшее влагой небо, казалось, уже навечно опустилось

на побережье, а первого снега старики ожидали со дня на день, пришла короткая

телеграмма из Запорожья:

«Похоронила маму зпт вылетаю семнадцатого Николаевск зпт рейс 1448 тчк Оксана тчк»

*

Рыболовная флотилия отбыла в Николаевск. Только один МРС – 413 ещё «болтался»

между городом и Кривой Падью. Подвозил нам недостающие для зимних ремонтных

работ запчасти, кое-что по мелочи…

Командовал сейнером Иванов Пётр Ильич. Человек примечательный, как своим славным

прошлым, так и тем, что был внешне, как две капли воды, похож на Леонида Ильича

Брежнева. И лицом, и статью, и даже манерой разговаривать. Понятно, что эта его

особенность вкупе с отчеством служили поводом для постоянного подтрунивания над

капитаном. Дружеского подтрунивания… Потому как Пётр Ильич мужик был добрый,

компанейский, и все его любили.

Гоша Харин, рулевой-моторист, так и «гулявший» за любимым кэпом, как он называл

Ильича, с судна на судно, часто рассказывал о славном прошлом Иванова:

- Идем в третий за сутки «замёт»… Команда - на палубе, все на пределе… Еле на ногах

держимся… А кэп ставит табурет у рубки, берёт аккордеон и на всю вселенную:

«В один английский порт

Ворвался теплоход в сиянии своих прожекторов.

По палубе прошли и мостик перешли

Четырнадцать французских моряков».

- А голосище-то у него! Сам знаешь… И веришь, Михаил, распрямлялись спины у

мореманов, веселее шла работа… И руки уже не так ломило…