Кен Уилбер - Краткая история всего

в) увеличение организации/структуризации;

г) увеличение относительной автономии;

д) увеличение телоса.

Дополнение 2: Каждый холон имеет долговые обязательства перед Космосом.

Дополнение 3: Все долговые обязательства искупаются в Пустоте.

Приложение Б. Интеллектуалы и прочие кошмары нью-эйджа

Всё движение нью-эйдж целиком, если использовать этот термин в широчайшем и наиболее обобщённом смысле, находится в крайне неоднозначных отношениях со своим собственным разумом. Нью-эйдж попросту не знает, как поступить с интеллектом, рациональным умом, способностью к словесному и понятийному выражению, которая имеет привычку столь назойливо возникать посреди жизни.

Коль скоро меня часто относят к интеллектуалам нью-эйджа, я хотел бы рассмотреть этот непростой вопрос и, быть может, предложить взгляд изнутри на следующие темы: роль интеллекта в духовной жизни; путь джняна-йоги (духовный путь интеллекта), а также радости и ужасы этого уникальнейшего человеческого инструмента — вербального и рационального ума.

Это предлагается мною не в виде интеллектуального или академического обсуждения, а в виде последовательности личных размышлений. Ужас пятна Роршаха

В течение двух десятилетий моих трудов на ниве написания книг на духовную тематику я постоянно сталкивался с рядом критических нападок, которые, как казалось, практически ничего общего со мной не имели: эти нападки повторялись исключительно лицами, которые никогда со мной не встречались. Это может чрезвычайно озадачивать, если не понять, что данная критика, очевидно, служит отражением не столько моей личности, сколько наших странных отношений с нашим же интеллектом. Нас страшат, по всей видимости, наши же собственные интеллектуальные способности. А посему, будучи «интеллектуалом», я становлюсь тестом Роршаха для выявления того кошмарного ужаса, который рациональный ум вселяет в сердце, живущее нью-эйджем.

Я ошибался не меньше других людей; есть также и много критики, которая, на мой взгляд, мучительно верна, — я стараюсь относиться к ней очень серьёзно. Но виды критики, которые я здесь обсуждаю, в большинстве своём настолько неверны, что не остаётся ничего иного, кроме как отправиться на поиски их источника. Будучи тестом Роршаха, я становлюсь приёмником целого ряда сильнейших проекций, дающих больше сведений о настроении самого проецирующего, нежели о качествах чернильного пятна.

Дело усугубляет то, что я не являюсь публичным человеком. Это ещё более настойчиво приглашает к столу ещё больше проекций. Отсутствие открытой публичности с моей стороны оказывает такой же эффект, что и психо­аналитик, который сидит за вашей спиной и которого вы никогда не видите: это способно вызвать самые причудливые свободные ассоциации относительно того, кем же я, должно быть, являюсь.

Не спорю, я не очень-то и публичный человек, но в моём случае причина этому достаточно проста. Когда я написал «Спектр сознания», свою первую книгу, мне едва исполнилось двадцать три. Внимание, которое породила книга, катапультировало меня из положения никому не известного аспиранта, работающего над диссертацией по биохимии, в положение «учителя нью-эйджа». Потоки приглашений прочесть лекцию или провести семинар начали литься как из ведра, и я охотно их принимал. Это было опьяняюще прекрасное время.

Но по прошествии примерно одного года пребывания в ореоле этой незначительной общественной славы передо мной начала маячить необходимость решительного выбора. Стало совершенно ясно, что (по крайней мере, что касается конкретно моего случая) я мог либо продолжать идти этой общественной дорожкой (и вообще распрощаться с надеждой написать что-то новое), либо сойти с неё и вернуться к более изолированной и уединённой стезе писателя. В тот период меня преследовала одна мысль: «Я могу либо почивать на лаврах, либо продолжить творить новое». Эта мысль прочно закрепилась в моём разуме.

И хуже всего было то, что (по крайней мере, мне) нельзя было отрицать тот факт, что я не могу эффективно и беспрепятственно совмещать публичную и частную жизнь: чем больше внимания уделялось мною первой, тем меньше времени у меня оставалось на вторую. И посему я очень резко — и кардинально — прекратил всякую общественную деятельность, сосредоточившись исключительно на написании книг. Хотя я нередко и посмеивался над этим своим решением, я так ни разу и не изменил его за все двадцать лет.