Нелли Шульман - Вельяминовы.Дорога на восток.Книга вторая

шныряла за спинами людей, поднимаясь на цыпочки, глядя на высокий, грубо сколоченный

эшафот, - его охраняли солдаты Национальной Гвардии. Поднятое лезвие гильотины поблескивало

в лучах низкого, зимнего солнца, что на мгновение вышло из-за туч.

-Что, - добродушно заметил один из санкюлотов, - хочешь посмотреть на то, как Бурбону голову

отрубят? Так надо было с родителями приходить, - он показал на семьи, что сидели на телегах,

разложив вокруг себя холсты с едой, - люди за полночь стали собираться. Или ты сирота? - ласково

спросил он.

Девчонка блеснула зелеными глазами. Вытерев соплю покрасневшей, костлявой лапкой, она

буркнула: «Вовсе нет. Папаша мой параличный, дома лежит, а мамаша полы моет, и я тоже, -

девочка вздохнула. Толпа завыла - темная, зарешеченная карета въехала на площадь.

-Садись ко мне на плечи, - предложил санкюлот. Элиза вздохнула: «Не хочу я тут оставаться. Но

папа просил, и мама - она, же в Тампле убирается, у королевы. Мама говорила - посмотри, ее

величество должна знать, что тут было».

Она дернула углом рта: «Спасибо». Оказавшись наверху, Элиза откинула капюшон плаща и

внимательно осмотрела толпу. «Дядя Теодор не придет, - вспомнила девочка. «Он слишком

заметный, и вообще - с тех пор, как указ издали об изгнании иностранцев, он прячется. Только

записки передает через меня, тете Тео и Мишелю. Констанца тут, наверное, в мужском костюме, -

девочка прищурилась и оглядела головы, - она же книгу пишет, ей все видеть надо. Она с месье

Лавуазье живет, в деревне, на Сене. Там безопасней».

Дверца кареты открылась и толпа взвыла: «Смерть тиранам!».

-Смерть тиранам!» - звонко закричала Элиза: «Господи, прости меня, я бы перекрестилась, но

опасно это сейчас. Тетя Тео говорила, как мы с ней в саду Тюильри встречались, что Робеспьер

готовит указ о запрещении религии».

Элиза посмотрела на невысокого человека, в одних бриджах и рубашке, что вышел из кареты,

опираясь на руку священника.

-Аббат де Фирмон, - радостно поняла Элиза, - тот, что исповедует сестру его величества. Друг дяди

Теодора. И к нам он приходит, папа через него сведения передает. Кружным путем, конечно.

Сначала в Рим, потом в Вену, оттуда - в Амстердам, к Джо. А потом в Лондон. Нас всех заочно к

смертной казни приговорили, - Элиза невольно хихикнула, - и папу, и маму, и Маленького Джона,

за то, что он в Австрии эмигрантов здешних привечает. Знали бы они..., - Элиза пошатала языком

зуб:

-Скоро выпадет. Луидора теперь не дождаться, а вот сантим мама даст, наверное. И

драгоценностей не осталось, только крестик мамин, и кольцо с алмазом. Остальное продали все.

Она вспомнила чистую, беленую каморку в Марэ, крохотное окошко, в которое были видны ноги

прохожих, тепло камина и ласковый голос отца, что сидел в кресле у стола. Он говорил медленно,

запинаясь, старательно произнося слова, а вот писать, не мог - пальцы разжимались, перо падало

из рук. «И ходит плохо, - вздохнула Элиза. «С костылем, и только по комнате. Но все будет хорошо,

папа совсем оправится, и мы уедем в Лондон».

Людовик почувствовал, как руки палача снимают с него шерстяной шарф и крестик, что висел на

шее -- простой, деревянный, на потрепанном шнурке. «Холодно, - поежился король. Вздохнув, он

вспомнил лицо жены. «Ее не тронут, она все-таки женщина. И детей тоже - просто вышлют за

границу, и все. Жалко, что я с ними не попрощался, но тогда бы я не смог, не смог сделать того, что

надо. Я себя знаю, - он ощутил руку священника, что вела его вверх по лестнице и улыбнулся: «Я

сам, святой отец, спасибо вам».

Наверху было зябко. Людовик оглядел запруженную людьми площадь и увидел ребенка, что

сидел на плечах у какого-то мужчины. Белокурые, распущенные волосы шевелил ветер. «Как у

Марии-Терезы и Луи, - подумал король. Сам не зная почему, подняв руку, он перекрестил девочку.

Палач шепнул: «Позвольте, сир, надо распахнуть воротник рубашки».

Людовик обернулся и спросил, глядя в серые глаза: «Братец, ты мне скажи - об экспедиции

Лаперуза так ничего и не слышно?»

Палач покачал головой и развел руками. «Пропали, - горько подумал Людовик, чувствуя холодный

ветер на шее. «Франция все равно будет ими гордиться. А мной?»

Он подошел к гильотине и внезапно, громко проговорил: «Я умираю невиновным». Голос - низкий,

сильный, разносился по площади, и король понял: «На мосту, наверное, и то слышно. Там тоже

люди. Вот и хорошо».