Александр Баунов - Миф тесен

Ведь раньше каким было отношение простого человека к новому в искусстве? Или снисходительно-равнодушным: «Баре чудят». Или даже заинтересованным. Какой-нибудь мастеровой, который не понимал импрессионистов и оперы, скорее всего, просто не замечал своего непонимания, потому что вообще не относил всех этих Матиссов и Вагнеров на свой счет. А если замечал, бывало, тянулся к ним душой. Вот есть какой-то другой мир культурных, образованных, богатых, наконец, и я, может быть, когда-нибудь отложу денег и схожу на праздник в театр или в музей, потому что это культурно, и буду смотреть, что мне там образованные люди покажут.

И мастеровому часто в самом деле нравилось: ну здорово же! Он ведь тогда не тащил с собой на выставку одобренный партией и правительством культурный багаж, его с детства не учили, что он должен все сравнивать с Айвазовским и картиной «Опять двойка». Мог сразу на Матисса попасть и восхититься. Как русские и самые что ни на есть православные, никониане и староверы Морозовы, Щукины и прочие Мамонтовы современное искусство не громили, а коллекционировали и развешивали в своих кабинетах на соседней с иконами стене. Опыт показывает, что настоящему простому человеку, не задавленному гордым невежеством, новое и талантливое сплошь и рядом нравится.

У нас же распространен тип простого человека, который просто так восхититься уже не может. Ему сначала надо выдавить из себя море Айвазовского по капле.

Советская власть, делала одновременно два дела. С одной стороны, ограничивала материальное и духовное потребление человека. Поди, человек, потолкайся за маслом две пачки в одни руки, сказали больше не занимать, обойдись газеткой вместо туалетной бумаги, оденься в уродливое, того не читай, этого не слушай, сего не смотри.

Зато с другой — давала право судить обо всем. И вот этот человек, с пользой употребивший газету после прочтения, съевший в столовке котлету из хлеба, обруганный в пункте приема стеклотары, не видавший мира, мало что вообще видавший, лишенный даже самой возможности узнать, что рядом с ним, кроме писателя Шолохова, живет еще писатель Набоков, был поднят льстивой пропагандой до судьи всего. Ну надо же хоть что-то дать взамен кожаных ботинок. Вот тебе, человек, искусство, оно все твое, суди.

Получился человечек, которому в голову не приходит посадить цветочки у дома, но зато он точно знает, какая живопись или музыка хороша, а какая нет. Хотя даже посаженные цветочки такого права не дают.

Правда, когда народу вместо Перова вдруг начинал нравиться Дали, ему тут же напоминали, что он тут никто, а есть профессионалы, и Дали — буржуазное извращение.

В чем причина страданий краснодарских казаков по поводу Гельмана и гражданки Светланы Ворониной на предмет «Руслана и Людмилы»? В том, что они приняли выставку и спектакли на свой счет. По старой советской привычке — ошибочно принятой, как многое советское у нас, за православие. Хоть купцы-коллекционеры поправославней были. Но гражданке Ворониной и ее верным оловянным казакам долбили все советские годы, что искусство принадлежит народу, то есть им, какие они есть, а не какими могут быть, и они поверили. Теперь страдают. И водка клопами пахнет, и клюква рыбой. А у искусства есть совершенно конкретные хозяева и потребители, а остальной народ тут совсем ни при чем.

Марк Нопфлер из Dire Straits отказался ехать в Москву по политическим причинам. Отказ прокомментировал Иосиф Кобзон: «Да пошел он куда подальше. Кто он вообще такой?».

Прошло 25, 30, 35 лет, а Кобзон по-прежнему главнее Нопфлера, Моррисона, Маккартни, Гребенщикова.

Как была устроена жизнь тридцать лет назад? Повсюду был сводный Кобзон. Он включал в себя Лещенко, Зыкину и Толкунову, яблони в цвету, песни и пляски под руководством Александрова. Пахмутову на слова Добронравова, Дунаевского на Лебедева-Кумача.

Этот мир был вокруг нас, но он не был нашим. У нас был свой мир, и в нем — свои ценности. В нем были The Beat­les, хард-рок, Фредди Меркьюри, Борис Гребенщиков, Pink Floyd, «ДДТ», Doors, Сева Новгородцев, «город Лондон, Би-бя-си». Этот мир рос и пополнялся новыми именами.

К нему только не мог присоединиться условно-обобщен­ный Кобзон, включавший в себя Лещенко, Зыкину, Толкунову и все сводные, военные, пионерские и народные хоры на свете.

Потому что один мир был настоящий, а другой фальшивый. Один был свободный, другой на привязи, один цветной, другой серый. Один жил, двигался и дышал, другой все это изображал ненатурально и требовал, чтобы и мы.