Сьюзан Палвик: Мышиная судьба

Я чувствую, как шерсть встаёт дыбом. Очень впечатлительное маленькое животное, в самом деле!

Но ума не приложу, как я могу помнить сказку, которую в жизни не слышал, сказку, которую люди знали ещё до того, как я о ней вспомнил. А потом у меня появляются другие воспоминания. Помню, как грызу верёвку, которой лев был привязан к каменному столу; помню, как пугаю слона; помню, как был слепым, и бежал с двумя слепыми друзьями. Помню, как носил человеческую одежду и любил птицу по имени Маргало. Каждое воспоминание столь же яркое и подробное, как то, где я был лошадью. Каждое до боли реально.

Вскоре я понимаю, что доктор Крантор ничего подобного и слышать не хочет. Единственное, что его интересует – это насколько быстро я смогу одолеть всё более сложные лабиринты. Поэтому я переключаюсь на Пиппу, когда она появляется в лаборатории. Пиппе известна часть сюжетов: стишок о трёх слепых мышатах, поверье, что слоны боятся мышей. Другие ей не знакомы, но она наводит справки. Она спрашивает у матери, у своих подруг, у учителей, у школьного библиотекаря, а потом докладывает мне, пока доктор Крантор в другом конце лаборатории возится со своими компьютерами и лабиринтами.

Все мои воспоминания – из людских сказок. В сказке о льве есть ещё колдунья и платяной шкаф; мышь, влюблённую в птичку, зовут Стюартом. Пиппа просит маму почитать ей эти сказки и потом сообщает мне, что они ей очень нравятся, несмотря на то, что сказка с птичкой единственная, где мышь играет важную роль. И хотя история, по словам Пиппы, заканчивается тем, что Стюарт ищет свою подругу Маргало, там так и не говорится, находит ли он её в конце концов. Мышиная судьба, похоже, не так важна в людских сказках, даже если мышь в них выступает героем.

Я начинаю прорабатывать теорию. Доктор Крантор убеждён, что язык ощутимо помогает мне справляться с лабиринтами, что с языком приходит умение помнить прошлое и предугадывать будущее, планировать и вырабатывать стратегию. Потакая ему, я разговариваю в лабиринте сам с собой. Останавливаюсь на развилках и задаю себе театральные вопросы, произношу монологи о восхитительном сыре, который ожидает меня в конце сурового испытания, вспоминаю очаровательные анекдоты о временах сырных. Доктор Крантор в восторге. Он пишет статью о том, насколько лучше я ориентируюсь в лабиринтах, чем предыдущие мыши, у которых были усилители IQ, но без синтезаторов речи, и они не могли облачить свой поиск сыра в нарратив. Теория доктора Крантора заключается в том, что язык обеспечивает качественный скачок в способности решать задачи.

Но согласно моей теории, которой я не спешу делиться с доктором Крантором, человеческий язык втянул меня в человеческий мир, в людские истории о мышах. Я попал в лабиринт сказки и не знаю, как добраться до её финала, не могу представить, что меня там ждёт. Не знаю, сыр ли в конце этого лабиринта или слон или лев на каменном столе. И не знаю, как узнать.

А потом во мне пробуждается ещё одно воспоминание. Оно вдруг возникает, когда я бегу по лабиринту.

В этом воспоминании я мышь по имени Элджернон. Чрезвычайно умная мышь, гений. Даже умнее, чем я сейчас. Я прихожу в восторг и бегу даже быстрее, чем обычно, мои усики подрагивают. Кто-то рассказал сказку о мыши вроде меня! Существует сказка об очень умной мыши, сказка, где мышь имеет значение!

Пиппа в тот день приходит в лабораторию со школы, хмурая, с полным рюкзаком домашней работы, и когда доктор Крантор садится работать за компьютер в другом конце комнаты, я рассказываю ей об Элджерноне. Она ни разу о нём не слышала, но обещает навести справки и позже доложить о результатах.

На следующий день, войдя в лабораторию, она сообщает мне, что школьный библиотекарь слышала сказку об Элджерноне, но считает, что Пиппа ещё недостаточно взрослая, чтобы читать её. «Она отказалась объяснять, почему, – говорит Пиппа. – Может, мышь в сказке голая?»

«Мыши всегда голые, – отвечаю я. – Или, наоборот, мы всегда одеты, потому что носим наш мех, или, быть может, мы голые только когда рождаемся, потому что тогда у нас ещё нет меха. В любом случае, мы не носим одежду, а, значит, не в этом дело».

«Стюарт носит одежду».

«А три слепых мышонка не носят». По моему личному мнению, Стюарт продался и капитулировал перед человеческими требованиями носить одежду, лишь бы ему позволили быть героем сказки. Разумеется, это не сработало; люди не потрудились дать ему счастливый конец – или любой другой конец – носит он одежду или нет. Его поклоны и реверансы не привели ни к чему хорошему.