Гусейнова Ольга - Сумеречный мир

— Ой, прости, Ксень, не подумал я о нежной женской душе, — виновато буркнул Сава, подтвердив мое предположение. Тем не менее, с места он, вроде, не двинулся.

— А ты, Савелий, вообще, редко думаешь, когда рот открываешь, — присоединилась к Хмурому Капитолина Федоровна.

— Не ругайте его, он добрый, хотел за меня рудники отдать, — заступилась я. — Ему тоже от барсов досталось.

Обвела пространство взглядом: спальня Егора. Мы с ним под толстым пуховым одеялом на черном шелковом белье лежим. Насколько позволяло собственное калечное состояние, с помощью Егора я поудобнее устроилась, приподняв голову на подушке. Выпростала руку и, приподняв одеяло, скосила вниз глаза: обнажена полностью, вернее, замотана бинтами, на моем ягуаре темные шелковые штаны, а на груди и боках тоже белоснежные повязки.

— О-о-о… все святые светлые, — выдохнула я с болью, вспомнив, как он грудью рвался на копья, чтобы пробиться ко мне…

— Не переживай, любимая. Не надо. Все хорошо. А это — ерунда, заживет быстро, — мягко, взволнованно начал успокаивать меня Егор, осторожно гладя по волосам.

Воспользовавшись улучшившимся обзором, я посмотрела в противоположную половину комнаты. В кресле сидела Капитолина, скрестив красивые длинные ноги. А рыжий баламут полулежал на диване, положив огромные ноги на столик перед собой. Тоже в низко сидящих на бедрах пижамных штанах. Широченная грудь перемотана бинтами. Левая рука в гипсе и шея в корсете. Повернуть голову он по понятной причине не мог и косил на меня виноватым взглядом. И выглядел так комично, что я не выдержала и захихикала. Правда, охнув, прекратила: ребра отдавали глухой болью.

— Ну вот, а ты рычишь на меня. А я, видишь, настроение своим видом твоей ненаглядной поднимаю…

В этот момент я осознала, что слово «любимая» уже не раз после пробуждения слышала из уст Егора. Слегка подняв голову, затаив дыхание, посмотрела на него и утонула в глазах цвета темного расплавленного янтаря. Спрашивать было бессмысленно, ведь сейчас он не контролировал чувства, не давил их в себе безбожно, не прятал от меня. И все же с надеждой услышать еще разок, задала вопрос:

— Я любимая? Твоя?

Радужка родных глаз вспыхнула золотыми искрами. Резкие черты смягчились, а чувственные губы дрогнули в мягкой, ласкающей улыбке:

— Моя. Любимая.

Снова выпятив нижнюю губу, пытаясь не заплакать, я переспросила:

— Правда-правда?

Он тихонько рассмеялся, от чего в уголках глаз проявились морщинки. Наклонился совсем низко к моему лицу, коснулся губами скул, лба, моих губ. Зарылся пальцами в волосы у моих висков и выдохнул:

— Правда, правда, любимая.

Потянулась рукой к шее проверить брачную метку, но, увы, знака принадлежности на коже не было.

Ягуар грустно улыбнулся:

— Сейчас нельзя, Ксенечка. Чтобы обойтись без травм и боли, метку ставят во время соития, запечатлевая свой аромат в ней.

— Ясно, — уныло кивнула я.

— Не расстраивайся, Ксень, Егорка теперь твой со всеми потрохами. Пометит всю как есть. Замучаешься отбиваться…

— Капа, я тебе тройную премию выпишу, если ты это трепло отсюда уведешь, — взмолился Хмурый, поразив не только меня до глубины души, но и целителя.

— А где Глеб? — неожиданно всполошилась и испугалась я.

— С Варюшкой, — хохотнул Сава, подмигнув мне, и весьма неловко, враскоряку встал, аж сердце екнуло от жалости. — Наша повариха уже полкухни к нему в комнату отнесла. Боится: оголодал бедняжечка-волк… за сутки-то. Они там с Пелагеей над Глебушкой своим на пару трясутся. Он же — о все серые боги! — капелюшку крови потерял… небось. А мне вот пожрать хоть бы краюшку хлеба кто предложил…

К двери «голодного» тигра вела магичка, посмеиваясь:

— А то тебе ничего поесть не принесли, не придумывай!

— Так ты-то здесь была…

Я чувствовала, что она испытывает удовольствие, поддерживая Саву. Обеспокоена его самочувствием и главное — влюблена. Как можно было влюбиться в этого балабола? Но пути любви неисповедимы. Егор, тоже удивлялся, что я в нем нашла.

Едва дверь за парочкой закрылись, я положила ладошку ему на грудь и умиротворенно выдохнула, расслабляясь.

— Скажи… — тихо, боясь услышать неминуемое, спросила Егора, — Там, после нас, остались живые?

— Если ты о Гелле, то ты ее не убила, придушила… слегка, — ровным голосом ответил Егор. — Успокойся, радость моя, твоя светлая душа не испачкалась чужой кровью.

Я помолчала, с огромным облегчением, что кривить душой, переваривая ответ. Знать, что стала убийцей… Нет! Мучилась бы до конца жизни.