Клэр Шеридан - Из Лондона в Москву

По музею водили экскурсию школьников (упитанных и хорошо одетых). Ещё нам встретился рослый пожилой крестьянин с давно нестриженными волосами и орлиным носом, который признался, что мечтал перед смертью узнать, что же такое это за штука, музей. И этот мужчина, и школьная учительница обратились к нам с вопросами по поводу окружавших произведений искусства, поскольку экскурсоводов в музее не было. Даже если бы я и говорила по-русски, то затруднилась бы дать пояснения по поводу греческого храма с кариатидами, перед которым мы все стояли. Вероятно, что дети (а крестьянин наверняка) никогда не слышали об Акрополе или греческой мифологии. С чего же начать? Можно было бы просто сказать: «Какая красота! Посмотрите внимательно. Правда, красиво?». И надеяться, что они увидят, почувствуют эту красоту. Однажды в Кенсингтонском музее мне довелось услышать рассказ экскурсовода австралийским солдатам по поводу работ Родена. С тех пор я уверена, что искусство можно чувствовать, но нельзя объяснить.

В конце концов, мы нашли путеводитель по музею и распрощались с крестьянином и школьниками. Когда я вернулась обратно, Каменев ещё были на работе. Я немного поела, поскольку проголодалась, и сделала вывод, что по-прежнему остаюсь гостить в Кремле. Ближе к вечеру я отважилась самостоятельно выйти на улицу, пройдя нескончаемую череду коридоров и лестничных площадок. Я побродила вокруг дома, продолжая находиться под впечатлением от великолепия сверкающих на солнце золотых куполов и мёртвой тишины соседствующих с ними царских палат. Над Кремлёвским Дворцом, где раньше развевался царский штандарт, теперь кружили стаи ворон. Часы в башне над Кремлёвскими воротами издают жалостливый и гнетущий звон. Они «жалуются» каждые пятнадцать минут, четыре раза в час. Кажется, что кремлёвские куранты пытаются сказать: «Моего народа больше нет! И мне грустно, грустно, грустно…». Несомненно, жалобный звон раздавался, когда Наполеон занял Москву, и позже, в мирное время. Куранты всегда будут жаловаться. Людям от них – никакой радости.

Мной овладело странное чувство. Кажется, что я стою посреди Версаля вскоре после свержения Людовика XVI. Меня переполняют эмоции, которые трудно выразить словами.

Вечером Александр повёл меня в "Theatre des Arts" (Театр Искусств). Внушительных размеров здание, много зрителей. Постановка оказалась превосходной. Пьеса, в основу которой была положена старинная польская легенда, называлась «Corrodine» и была так хорошо поставлена, что я, не понимая языка, с интересом смотрела на сцену. Перед нами сидела госпожа Зиновьева с каким-то товарищем, и я обрадовалась, когда они заговорили со мной по-французски. Только позже, я узнала, кто она такая, вспомнив, к своему великому изумлению, что я говорила ей о своём занятии и то, что Зиновьев собирался мне позировать. Госпожа Зиновьева спросила, поеду ли я для этого в Петроград. Я ответила, что такой необходимости нет, поскольку Зиновьев сейчас в Москве; и как только я найду подходящее помещение для студии, он сразу же придёт позировать. Непонятно, почему она рассмеялась.

22 сентября 1920 года.

Москва. Госпожа Каменева ушла на работу как обычно: в десять часов утра. Полчаса спустя, за завтраком, Лев Борисович, как здесь его называют, пообещал, что не пойдёт на работу и не будет заниматься никакими делами до тех пор, пока не устроит меня на новом месте, в Гостевом Доме. С переездом пришлось задержаться: по неотложному делу к Каменеву пришёл Джон Рид, американский коммунист. Хорошего телосложения, приятной внешности молодой человек, который добровольно покинул свою родину и целиком посвятил себя работе здесь. Я понимаю русскую душу, но что заставило этого с виду нормального парня из Соединённых Штатов так круто изменить свою жизнь? Мне говорили, что его книга «Десять дней, которые потрясли мир» - лучшая книга о революции, её уже зачислили в классику и стали изучать в школе.

На пути нас перехватил художник, назвавшийся Розенфельдом, обутый в парусиновые туфли. Здороваясь, он поцеловал Каменева.

Розенфельд предложил показать мне музеи и другие достопримечательности. Мы могли общаться только по-немецки. К сожалению, его немецкий оказался намного хуже моего, и это очень осложняло наше общение. Наконец, в полдень, мы освободились и начали выносить мои вещи. Я попрощалась с Кремлём, и машина перевезла нас по мосту через реку. На другом берегу, напротив Большого Кремлёвского Дворца, находился Гостевой Дом большевиков. Особняк раньше принадлежал крупному сахарозаводчику.