Aleksandra Sokolova - Play

-Детка, детка, - заволновался он. – Но мы же договорились. Ты же сама сказала, что дальше пойдешь одна. Что тебе пора привыкать быть самостоятельной и самой справляться со своей жизнью. Разве нет?

-Да, - всхлипнула Ксюха, вытирая глаза рукавом платья. – Я говорила, да. А сейчас я хочу, чтобы ты был там.

Она представила себе школу, представила, как будет стоять на сцене – одна, одноклассники не в счет, как станет танцевать на дискотеке и пить шампанское, а потом – с рассветом – выйдет из здания школы, и пойдет босиком домой, сжимая пальцами ремешки туфель и захлебываясь от горя.

-Постой, - услышала она встревоженное. – А что вообще у тебя там происходит?

От этого «вообще», сказанного протяжно и быстро, она вдруг успокоилась.

-Вообще я стою у телефона в мудацком платье, у меня мудацкая прическа и мои мудацкие родители ждут меня у машины.

Он засмеялся.

-Правда? Мне казалось, ты говорила, что настолько ты не прогнешься.

-Пошел ты, - со злостью сказала она. – Ты хорошо знаешь, что я уже давно не понимаю, где хорошо, а где плохо. Как правильно и как нет. Я устала сопротивляться. Это трудно, когда на твоей стороне – только ты.

Джон помолчал немного в трубку – наверное, прикуривал очередную сигарету.

-Ну ладно, детка, - сказал он наконец. – Давай так. Ты больше не станешь себя жалеть, хорошо? Не сегодня. Сегодня – никакой жалости, никаких добра и зла, и правильно и неправильно – тоже в задницу. Это твой день. Ты шла к нему очень долго. И просто иди туда и проведи этот день так, как тебе хочется, вот и все.

Ксюха стояла, прижавшись одной щекой к холодной стене, а к другой прижимая телефон. Так, как ей хочется? А разве она до сих пор умеет чего-то хотеть?

-Ты будешь там? – Спросила она, решив что-то про себя.

-Я не знаю, - его голос вдруг стал мягким и ласковым. – Но это не должно тебя останавливать, так? Просто иди, и сделай это. Сделай так, как хочешь.

В трубке послышались частые гудки, и Ксюха аккуратно пристроила ее на рычаг телефона. Нашла взглядом зеркало. Посмотрела.

-Ксения Михайловна Ковальская, - сказала вслух. – Давай. Ты справишься.

Через секунду она была уже у окна комнаты. Распахнула створки, высунулась наружу.

-Пап! – Крикнула. – Езжайте без меня! Я пешком дойду!

Дождалась удивленного кивка, и скрылась в комнате.

Так, как мне хочется, значит? Хорошо. Пусть будет так. Потому что все это – больше не имеет значения. Нет никакого «хочется». Нет никакого «мне». Есть только шесть лет. Шесть лет, которые сегодня закончатся.

Forvard

Поезд набирал скорость, через приоткрытую дверь в тамбур проникал холодный воздух. Болели ребра, ныли костяшки пальцев, и слезы – длинные потоки слез катились по щекам.

Она уезжала в темную ночь, так же, как уезжала много лет назад – в слезах, с огромной болью в душе, и разорванном на ошметки сердце. Уезжала, понимая, что самое большое, что она может сделать – она сделала.

Отпустила. Отпустила в какую-то совсем другую жизнь, не имеющую больше к ней никакого отношения, не имеющую больше для нее никакого смысла.

-Я столько раз теряла ее, - прошептала она в запотевшее от дыхания стекло. – Я столько раз ее теряла…

Она больше не спрашивала себя, почему так. Не задавалась вопросом, почему уезжает и почему не может остаться. Что-то очень глубокое внутри говорило, что она все делает правильно. Что просто настало время. Время учиться жить без нее.

Если бы она могла все изменить… Проснуться в один миг, и понять, что она снова шестиклассница, что за окном – весеннее краснодарское солнышко, что собранный с вечера портфель стоит на стуле – упругий и раздутый от книжек. А на спинке стула – школьная форма. Если бы она могла, то взяла бы эту форму, взяла ножницы, и разрезала бы ее на миллион маленьких клочков. И выбросила бы портфель с балкона, и никогда бы больше не пошла в эту школу.

-Кому ты врешь? – Улыбнулась она сквозь слезы. – Кому ты, черт побери, врешь?

Нет, наверное форму она бы и правда порезала, и портфель выбросила, и в школу бы не пошла, но, если говорить совсем честно, разве это хоть что-то изменило бы? Достаточно было бы встретить Анастасию Павловну не в школе, а на улице, или в ДК, или где-нибудь еще – и все снова, в один момент, стало бы таким же, каким было на самом деле.

Потому что неважно, кем она была, и кем была сама Ксюша. Неважно, где они встретились, и сколько раз прощались. Потому что как бы там ни было, в глубине души Ксюша всегда знала: это не закончится. Как не может закончиться любовь, как не может закончиться мечта, как не может закончиться надежда.