Aleksandra Sokolova - Play

-Я отдаю тебе всю себя, и все свои мечты. Я опускаю это в твои руки. Если бы ты могла открыться мне полностью!

Ася сплела свои ладони с Ксениными и опустила их себе на грудь. И Ксения оказалась не готова к вспышке восторга, которая приподняла ее над полом, когда она увидела, как реагирует эта грудь на ее прикосновения.

Исчезло все. Двадцать лет? Да нет же, какие двадцать… Вечность, или одна секунда, или один маленький звук – время вдруг потеряло всю важность, потеряло свою численность и направление, и не осталось ничего.

Она гладила кончиками пальцев белую кожу, царапала ногтем родинки, разглаживала капельки пота. А Ася смотрела на нее сверху вниз. И мышцы ее живота вздрагивали, и выгибалась спина, и закрывались, закрывались глаза. Полные невысказанных тайн и какого-то совсем нового света.

А в следующее мгновение Ася крепче сжала Ксенину ладонь и опустила ее вниз. От этого прикосновения глаза ее вспыхнули, а губы искривились в протяжном вскрике. Это длилось всего секунду, всего несколько маленьких мгновений, но оказалось достаточно для того, чтобы Ксению от ног до головы пронзил страх.

Но Ася не дала ей убежать. Она только сильнее сжала ладонь и наклонилась вниз, касаясь грудью груди, укутывая лицо рассыпавшимися прядями волос. Нос к носу, губы к губам, глаза в глаза – так близко, так тесно, так невыносимо рядом.

-Смотри на меня, - прошептала она сухими, потрескавшимися губами. – Я хочу, чтобы ты смотрела на меня.

И Ксения смотрела. Она не шевелила рукой – да что там рукой, она сейчас даже кончиком пальца пошевелить не смогла бы, и чувствовала, как из одного только взгляда стекает по ее телу великолепная, острая, чувственная… Любовь? Пусть любовь, потому что этому не было названия, потому что его еще не придумали, потому что ни единое слово не подошло бы к тому, что она сейчас испытывала.

-Я не могу повернуть время вспять, - услышала она, и одновременно с этими словами ощутила, как Ася двигает ее рукой, водит ею вперед-назад, едва заметно, медленно. - Любовь сорвала все маски.

Асин голос исчез, но осталось движение губ, и вырывающиеся из них толчки воздуха – она словно продолжала говорить, рывками, с усилием, каждое слово – на невероятном по силе выдохе.

-Я сейчас словно облако. Словно дождь.

Теперь Ксения не смогла бы отвести взгляд, даже если захотела бы. Эта женщина, эта безумная женщина, она была так близко, так близко, что проникала своим дыханием под кожу, под мышцы, обвивала кости и проникала в самую их глубину. Она двигалась там, наверху, едва уловимыми движениями, и становилась с каждым из них еще ближе.

-Я тону, - задыхаясь уже, вскрикивая, шепнула она. – И это твоя вина.

Губы ее искривились, обнажая кончики зубов, и кончик языка, и крик вырвался – грудной, яростный, из самой глубины.

-Господи, помоги мне!

И больше ничего не осталось. Их самих больше не было – ни имен, ни фамилий, ни прошлого. Две женщины, сплетенные в тесных объятиях. Ладонь, двигающаяся сильнее и сильнее, крик – один на двоих, и этого звучащий вдвое громче, и безудержный вой, возникающий в глубине живота и вырывающийся наружу.

Ксения не могла больше ждать, и не хотела, и не нужно это было уже ни одной из них. Она рывком опрокинула Асю на спину, и, перевернувшись, нашла губами пальцы ее ног. Она целовала их – каждый, с таким исступлением, словно хотела заняться любовью с каждым из них. Она гладила языком лодыжки, царапала зубами выступающие косточки, и терлась об них щекой. Она гладила голени, ласкала бедра. Снизу вверх, по сантиметру, не пропуская ни единого участка раскаленной кожи.

Она не видела Асиного лица – только ноги, потрясающие, великолепные ноги, но мурашки, покрывающие кожу этих ног, и вздрагивающие колени, и сжимающиеся пальцы рассказывали ей больше, чем могли бы рассказать и глаза, и губы.

Она больше не спрашивала себя, что ей делать, и как это делать правильно – секунда, когда ее ладони развели бедра, а жадный рот опустился туда, где совсем недавно были пальцы, показалась ей самой короткой и самой длинной во всей ее жизни. Она держала вырывающиеся бедра обеими руками, она впивалась языком везде, где могла достать, и целовала, и гладила, и целовала снова.

И когда Асина ладонь обхватила ее ногу, и потянула в сторону, и заставила встать на колено – это было как будто продолжение их танца, их невыносимого танца, в котором их – первый раз в жизни – было по-настоящему двое.

Волны счастья проникали от одного языка к другому – как будто между ними не было ни сантиметра. Грудь терлась о влажный живот, и живот терся о грудь. И ногти, впивающиеся в ягодицы, тоже, тоже были одни на двоих, общие.