U ghlaza - Alana Inosh

– Этот проклятый старый «чёрный вдовец» быстр, как мысль, – предупредил он меня. – Даже для вампира это нечто фантастическое. После того как в тысяча восемьсот хрен знает каких годах от рук охотников отправилась в небытие его жена, старик тронулся умом. Жаль его, конечно, но при чём тут мои девочки? Если ты вырвешь его треклятые клыки и принесёшь мне – заплачу тебе по-королевски. Тебе, наверно, сейчас денежки-то не помешают…

Я решила наведаться к старому вампиру: если дело выгорит, он станет моим номером шесть. Такой древний кровосос стоил трёх молодых.

То, что когда-то носило гордое название особняка Инганнаморте, сейчас представляло собой жалкое и жуткое зрелище. Труп дома или, точнее, мумия – так, наверное, можно было назвать эти развалины. Когда-то их хозяин процветал, блистал в вампирском обществе, но сейчас он влачил существование кладбищенского вурдалака, а дом пришёл в запустение и начал разрушаться. Рассветные лучи солнца озаряли обнажённую кирпичную кладку на разломах, а оплетающая ветхие стены ползучая роза сверкала алмазами росы. Романтичное и грустное зрелище – как и история хозяина этого дома.

Я нарочно отправилась к Массимо на рассвете: я-то солнца не боялась, а он его не выносил, потому и спрятался где-то в погребе. Но вот загвоздка: бродя по комнатам и прикасаясь к растрескавшимся стенам, я ощущала всей душой боль и горе их хозяина. Думаете, вампиры не способны на чувства? Ну, значит, вы ничего о них не знаете…

Каждый сантиметр здесь был пропитал болью. Действительно, можно сойти с ума, если вариться в этом каждый Божий день (или, точнее, ночь) на протяжении почти двух веков. Потеря любимого существа подкосила Массимо, он утратил смысл и просто жил по инерции, не интересуясь ни настоящим, ни будущим: мыслями он остался в прошлом, когда его любимая была жива…

Всё-таки иногда тяжело быть эмпатом… Испытав всю боль этого существа, я сожалела о своём охотничьем прошлом. Я убивала их… А у них оставались те, кто по ним тосковал. Но, охотясь, я задвигала своё сострадание так далеко, как это было возможно: для меня они были паразитами, просто кровососами. Врагами. Монстрами. Так сильно было влияние Кельца, его непримиримой страсти и безжалостности, что я не задумывалась: а может, им тоже больно? А может, они тоже умеют любить? Особенно те, кто был не рождён вампиром, а стал им – в них оставался призрак человека.

Массимо не был рождён монстром. Когда-то он был человеком – вполне благополучным и обеспеченным, но имел глупость влюбиться в вампиршу. Чтобы навеки остаться с ней, он сам пожелал обращения. Как ни жестока, как ни ветрена и стервозна была его возлюбленная, он души в ней не чаял. Как говорят: любят не за что-то, любят – вопреки… А когда она погибла, его жизнь остановилась.

И вот, я сидела в зале для торжественных приёмов – пустом и сером, с потрескавшимися и частично обрушившимися колоннами… Когда-то здесь горели свечи в канделябрах, сверкали зеркала, звучала музыка, танцевали пары. Сейчас же тут гулял лишь ветер, гоняя с шуршанием прошлогодние листья. Разбитые люстры лежали на полу, оплетённые тенётами и обросшие пылью, мебель была вся разворована, и на месте прежней роскоши были только гниль, прах и труха. Обиталище скорби. По моим щекам катились слёзы, но не мои, а этого места. Столько в развалинах скопилось страдания, что, находясь здесь, нельзя было не плакать.

Вдруг гулко раздался голос:

– Я благодарен вам…

Я вздрогнула, увидев перед собой мужскую фигуру с длинными спутанными волосами, в каких-то полуистлевших лохмотьях непонятного цвета. Лишь ветхие остатки кружев напоминали о давно ушедшей эпохе, когда дорогая ткань рубашки белоснежно сияла, а кружева эти блестели золотыми нитями. Непростительно долго я провела в размышлениях, погружаясь в память этого места, и пропустила наступление темноты, а с ним и выход хозяина дома из его дневного убежища.

– Благодарю вас за эти слёзы… Сам я уже давно утратил способность их проливать… Некому было нас оплакать… а вы это сделали. Спасибо.

Его меланхоличный голос был глубоким, приятным, мелодичным. Он принадлежал не чудовищу, а человеку. Честно говоря, я представляла себе Массимо высохшим монстром, костлявой клыкастой нежитью, но передо мной был молодой мужчина приятной наружности, разве что только одетый хуже самого нищего бомжа и издающий запах затхлости и тлена. Видимо, он не мылся уже лет сто.

– Я так сожалею, – вырвалось у меня. – Простите меня…