Unknown - 96cd606079b246bf94a2f1c2d86447e4

Склонившись, Лесияра коснулась губами прохладного лба, вдохнула горьковатый запах цветов. Бросив последний взгляд на родное лицо, разглаженное неземным спокойствием, она поднесла пламя к можжевеловым веткам и подержала, чтобы дать им как следует заняться. По её примеру Светолика с Огнеславой подожгли ложе с другого края. Лебедяна, не переставая рыдать, сделала это самой последней. Спустившись, они подожгли дрова и снизу.

Обняв Лебедяну, Лесияра позволила ей выплакаться. Шепча ей ласковые слова, как маленькой, княгиня смотрела на огромное ревущее пламя, сжиравшее всё, что было ей так дорого: волосы Златоцветы, её лицо, руки, платье… Пушистые ресницы и тёплую зелёную бездну глаз. От нестерпимого жара шевелились волосы и стягивало кожу на лице, а вскоре начал распространяться тяжёлый запах… Беременной Зорице стало дурно, и Огнеслава, отведя её подальше, поддерживала, пока ту тошнило.

Теперь на блестящей поверхности ночного пруда покачивалась только одна звезда. Лесияра предпочитала думать, что это — маленькая Любима, оставшаяся её единственным утешением.

*

Огонь пылал в разинутых пастях каменных кошек, на дне кубка оставалось несколько глотков морса. Понимая правительницу без слов и наизусть зная порядок, слуги взяли у стен две длинные лавки, покрытые накидками из красного бархата, и поставили по обе стороны от престола, под тупым углом друг к другу. Через некоторое время на них должны были разместиться Сёстры — старшие дружинницы, многие из которых были наместницами княгини в городах. Двенадцать постоянно присутствовали в столице, каждая отвечала за свой вид государственных дел или отрасль хозяйства белогорских земель. Эта дюжина составляла старший княжеский совет, все Сёстры — общий. Пятеро Сестёр, обладавших самыми сильными войсками, составляли военный совет; в него входила Радимира с её пограничной дружиной и «слушающими».

Княгиня только что протрубила сбор на общий совет: военная угроза — дело серьёзное, касающееся каждого. Но прежде чем появилась первая из Сестёр, по полу Престольной палаты застучали шажки маленьких резвых ног: горной козочкой к Лесияре бежала Любима, позвякивая и блестя в свете жаровен золотым монистом. В свои шесть лет она уже была женщиной с макушки до пяток, любила красивую одежду и украшения, коих у неё набрался целый сундук. Всё это было подарками Лесияры, которая не находила в себе сил в чём-то отказать дочке-последышку, своему светлому лучику и утешению. Запястья, серёжки, мониста, ожерелья, очелья, кольца заказывались княгиней точно по мерке, не болтались и не сваливались с тонких рук и шейки маленькой щеголихи. Чтобы девочке хватало их надолго, многие украшения имели хитрые застёжки с запасом — на вырост. Пожалуй, даже супруге Лесияра не делала столько подарков, сколько свету своих очей.

Не успела княгиня сказать слово, а этот свет уже вскарабкался к ней на колени и обнял за шею. И бесполезно было хмуриться и спрашивать: «Кто тебя пустил сюда?..» — ибо для этой маленькой богини не существовало запретных мест. Она и без волшебного кольца оказалась невероятно пронырливым созданием.

— Здравствуй, счастье моё, — тая от нежности в тёплом кольце невесомых объятий, мурлыкнула Лесияра. — Опять от нянек улизнула, егоза?

Любима утвердительно затрясла головой, так что все её украшения отозвались дружным звоном. Одного взгляда в её личико было достаточно, чтобы понять, почему княгиня обожала её до замирания сердца, до оторопи, до оцепенения и исступления: из тёплой глубины серо-зелёных глаз девочки на неё смотрела Златоцвета. Это поразительное сходство завораживало Лесияру в сладкой тоске, нежной боли и мучительном упоении. Прижимая к губам крошечные пальчики, она испытывала и счастье, и страдание в один и тот же миг. Любима была в её сердце полновластной хозяйкой, княгиня баловала и пестовала её, как драгоценный цветок, спешила к ней после завершения дневных дел за глотком горько-сладкой отрады. Понимая, что может испортить девочку такой чрезмерной любовью, она всё же не могла иначе. Любима уже сейчас была маленькой собственницей, заявляя свои права на родительницу при каждой возможности; она тяжело переносила разлуку, ревнуя Лесияру ко всем и вся: к государственным делам, к дружинницам, к гостям. Больше всего она, конечно, терпеть не могла противные и скучные дела — именно они чаще всего забирали у неё княгиню — и обожала отвлекать её по любому поводу, а когда та всё же выбирала дела, дулась и на какое-то время лишала её своей благосклонности. Правда, дуться дольше одного дня Любима не умела: соскучившись по родительнице, она вновь бежала тормошить и беспокоить её, и всё начиналось сызнова. Лесияра не могла на неё сердиться: в глазах дочки плескалось тёплое озеро любви, в котором все её печали, огорчения и усталость растворялись без следа.