Unknown - daefac02bad94205b0a922a04d997460

– Ладно, что сказано – то сказано, – опомнился он. – За свою долгую жизнь я многое совершил. Я воевал, я лил кровь. Я покорял новые земли и защищал свои. Но я всегда стремился созидать. Ежели прикинуть, то построил я больше, чем разрушил. Впрочем, пусть потомки об этом судят. Всё будет, как ты захочешь, дитя моё: твоё слово – мой закон. Ибо тобой движет любовь, а любовь – закон, по которому стоит жить.

Князь мягко уложил Свободу, поправил подушку под её головой. Девушка поймала его руку и сжала в своих.

– Батюшка… А ты очень любил мою матушку? – спросила она.

Князь-чародей улыбнулся с далёкой, молодой нежностью в потеплевшем взоре.

– Да. Хотя почему – любил? Я и до сих пор люблю. – Он взглянул куда-то поверх головы Свободы, и она ощутила колюче-солоноватую близость слёз, поняв, НА КОГО он смотрел. – Простила ли она меня за тот обман? Говорит, что простила… Другой такой женщины, как она, не было, нет и уже не будет… Но ты, милая, очень на неё похожа. – Ворон перевёл пристально-ласковый взгляд на княжну. – И я хочу, чтобы у тебя всё сложилось лучше. И счастливее.

Дверь открылась, и показалась Смилина – невредимая, даже нарядный кафтан на ней сидел ровно и опрятно, нигде не разорванный и не запачканный.

– Смилина! – встрепенулась Свобода, протягивая к ней руки.

Ворон уступил ей место у постели княжны, и оружейница заключила девушку в объятия. Свобода со счастливыми слезами покрывала её лицо поцелуями, гладила щёки, голову, плечи. Следом за женщиной-кошкой вошёл Полута – как показалось княжне, с каким-то странным, застывшим взглядом, словно из него выпили всю душу, а говорила и двигалась лишь оболочка.

– Я всё обдумал, – сказал он. – Пожалуй, я погорячился. Я сожалею о всех резких словах, которые тут прозвучали. Я был во многом неправ. Свобода, я не стану ставить препон на вашем со Смилиной пути. Смилина, ты просишь руки моей дочери? Что ж, бери её, люби и заботься о ней, как надлежит доброй супруге.

– Батюшка, я не верю своим ушам! – воскликнула княжна, переглянувшись с Вороном. Тот хмурился и смотрел настороженно, и это слегка омрачило её радость от услышанного. – Ты ли это?

– Я, – вяло приподнял Полута уголки губ в бледном подобии усмешки. – Твой… гм… второй батюшка кое-что мне объяснил и помог иначе взглянуть на происходящее. В знак примирения предлагаю устроить охоту, на которую приглашаю тебя, Смилина. Ты, государь Ворон, насколько я знаю, охоты не жалуешь, но зову и тебя.

– Не то чтобы я совсем не любил это занятие, – проговорил Ворон. – Мне не по нутру большие сборища и шумная травля, я люблю побродить один, без суеты.

– Думаю, мы сможем угодить и твоему взыскательному вкусу, – поклонился Полута.

– Батюшка, а я? – оживилась Свобода, в душе которой словно лучик солнца сверкнул. – Я-то, в отличие от государя Ворона, охоту очень жалую! Любую – хоть шумную, хоть тихую, хоть в одиночку, хоть всем скопом!

– А ты поправляйся, – глядя ей не в глаза, а куда-то меж бровей, молвил Полута. – Устроим всё, когда ты будешь здорова. Без тебя не начнём, не беспокойся. Государь, – обратился он к Ворону, – Свобода у нас умелая охотница. Когда ей не было и десяти лет, она в одиночку завалила медведя. Но придётся подождать, когда силы вернутся к ней. А пока – будьте моими гостями! Скоро подадут обед – добро пожаловать к столу!

Свобода смотрела на князя, и в её душе радость мешалась со смущением. Вроде бы она узнавала прежнего батюшку – хлебосольного, гостеприимного и радушного, но этот его пустой, заледенелый взор мимо собеседника вызывал оторопь. Впрочем, она оправдывала это тем, что Полуте было непросто проглотить и переварить весьма жёсткую «пищу для размышлений», преподнесённую ему Вороном.

Полута ушёл отдавать распоряжения насчёт обеда, а Свобода прильнула к Смилине – усталая, ещё слабая, но счастливая.

– Ну, не буду вам мешать, – улыбнулся князь Ворон. – Воркуйте.

Оставшись наедине, первым делом они бросились в пучину поцелуев – до дрожи, до хмельного жара в крови.

– А что значит «второй батюшка»? – спросила Смилина, когда их губы разомкнулись. – Полута сказал так про князя Ворона…

– Ну, «второй отец» – это как бы опекун. – Свобода шаловливо водила пальцем по гладкому черепу оружейницы, играла её косой, теребила за уши и щекотала шею – не могла налюбоваться на своё синеглазое счастье. – Коли с настоящим родителем случится беда – ну, к примеру, он погибает – «второй батюшка» заботится о его детях. Но он и при жизни родителя может это делать. Помогать.