Крестов Алексеевич - Сеть созвездий

Убивший всю тишину и покой реквием, мгновенно разрушил собою все мое умиротворение. Оно рассыпалось словно хрупкий карточный домик, от всего одного легкого, но неосторожного мановения, и рассыпавшись в прах, превратилось в груду мельчайших осколков, которые теперь уже невозможно было собрать в единое целое. Это мгновенно наполнило меня раздражительной злостью, будто бы у меня отобрали что-то самое дорогое и ценное, и заставило мигом возненавидеть вздумавшего здесь поиграть скрипача.

Стремительно обернувшись назад, я увидел его почти у самого основания постамента. В точной копии моей собственной формы, он сидел на одной из нижних ступеней, и словно не замечая, что любые звуки, и даже самая красивая музыка, лишь портят и разрушают царившую здесь особую атмосферу, самозабвенно работал смычком, и вдохновенно прикрыв глаза, полностью отдавал себя музыке.

Совсем еще юный парень, с темными и длинными, слега вьющимися волосами и аккуратной бородкой, он тут же показался мне смутно знакомым, словно бы я уже видел его где-то прежде, но сколько бы я не вглядывался в тонкие черты музыканта и не присматривался к его лицу, напрягая извилины, я так и не смог припомнить, где же мог его видеть.

Кажется я что-то ему говорил, стремительно спускаясь вниз по ступеням, требовал прекратить, но совершенно не обращая на это никакого внимания, он играл свою печальную мелодию, пока не закончил ее последней, протяжной и едва дрожащей, пронзительной нотой.

Только тогда, блаженно вздохнув и выдохнув полной грудью, он соизволил приоткрыть глаза, и отложив инструмент в сторону, на ступени, все же взглянул в мою сторону.

Этот, слегка виноватый и опущенный к полу взгляд, как у провинившегося ребенка, сразу же мне не понравился. Было в нем что-то настораживающее и отталкивающее, смущающее своей неправильностью, будто бы за долгие годы знакомства с музыкантом, я впервые увидел на его худом лице эти неподдельные тени печали, и проблеск искреннего раскаяния.

Так и не сумев понять и разобраться в том, что же именно меня так смутило и настораживало, я спустился к самому низу. Обменялся со скрипачом парой фраз, заставив его подняться на ноги, и повернувшись к нему спиной, отправился вновь обходить галерею по кругу, в надежде вернуть утраченное спокойствие, и вновь испытать ускользнувшее от меня состояние эйфории.

Прохаживаясь мимо стоящих по кругу колон, я почти успел успокоиться и расслабиться. Стараясь дышать как можно ровнее и глубже, я отчистил сознание от всех наполняющих его лишних мыслей, и вновь погружаясь в себя, совсем не заметил, что скрипач бесшумно следовал за мной по пятам.

Я не услышал ни его тихого дыхания, ни шороха шагов, ни легкого скрипа покачивающихся на поясе кожаных ножен, когда их медленно покидал короткий меч-гладиус. Я даже не заподозрил, что все это время он был у меня за спиной, тихо подкрадываясь для решительного удара, и лишь когда острая боль неожиданно пронзила мне спину, разрывая своими когтями кости и плоть, я запоздало, но все таки понял, что именно так смущало меня в его поведении. Неподдельные грусть и печаль, промелькнувшие в виноватой улыбке, и опушенном к полу взгляде. Реквием, казавшийся слишком трагичным для этого места, как оказалось, прозвучал здесь по мне в качестве прощального подарка и невысказанного в слух извинения, за предстоящий мне подлый и низкий удар прямо в спину, разорвавший тишину моим воплем.

Падая на белоснежные плиты пола, и заливая их собственной, казавшейся здесь слишком яркой, и словно бы не настоящей, а нарисованной, алой кровью, я рефлекторно попытался дотянуться до собственного оружия, и неожиданно не смог обхватить его рукояти. Внезапно ставшие непослушными пальцы, словно бы отказывались мне подчиняться, став бесчувственными, и будто бы совершенно чужими, они не как не могли сомкнуться на эфесе достаточно сильно, сколько бы я не старался, и почти не чувствуя собственных рук, я едва сумел перевернуться на спину, тут же скривившись от новой волны жгучей боли в раздробленных костях плеча и ключицы.

Беспомощный, как перевернутая лапами вверх черепаха, я ни как не мог подняться на ноги. Любая попытка пошевелиться была мучительна словно пытка, и тяжело дыша, я мог лишь бессильно плеваться ругательствами, в лицо зависшему надо мной скрипачу.

Присев рядом, он выглядел все таким же подавленным и виноватым. В одной его руке был зажат окровавленный меч, в другой, зависнув в воздухе над раскрытой ладонью, покачивался небесной голубизны шар, так незаметно покинувший свое место на вершине центрального постамента.