Дэвид Грэбер - Фрагменты анархистской антропологии

Разберёмся и притормозим

Обычно, когда мы ставим под сомнение общепринятые устои — что существующая экономическая и политическая система не единственно возможная — первым делом от нас требуют детального архитектурного плана того, как будет работать альтернативная система вплоть до природы её финансовых инструментов, энергоресурсов и вопросов о том, куда сливать отходы. Далее вас непременно попросят назвать конкретные шаги, как можно перейти к такой системе. С исторической точки зрения это смешно. Разве общественные изменения когда-нибудь происходили согласно чьему-то плану? Не было никакого клуба провидцев во Флоренции эпохи Возрождения, которые задумали что-то под названием «капитализм», обдумали детали будущей работы фондовой биржи и заводов и затем претворили свой замысел в жизнь. В действительности эта идея настолько абсурдна, что нам стоит спросить себя, как мы вообще могли подумать, что изменения происходят таким образом.

Я не говорю, что утопические концепции это плохо. Или даже чёткие планы. Просто всему своё место. Теоретик Майкл Альберт разработал детальный план того, как современная экономика может существовать без денег по принципам прямой демократии. Я думаю, это важное достижение не потому, что я считаю, что именно эту модель можно осуществить именно в такой форме, а потому, что становится невозможно сказать, что такие вещи уму непостижимы. Всё же такие модели могут быть только мыслительными экспериментами. Мы не можем знать обо всех проблемах, которые появятся, когда мы начнём строить свободное общество. Те проблемы, которые кажутся наиболее непреодолимыми сегодня, могут вообще не возникнуть, а другие, о которых мы даже не подумали, могут стать нашей головной болью. Существует бесчисленное количество подводных камней.

Наиболее очевидная вещь — это технология. По этой причине и является абсурдным представлять, что итальянские активисты эпохи Возрождения придумывают модель фондовой биржи и заводов. Эти нововведения были продуктом разных технологий, которые они не могли предугадать, но которые частично появились только благодаря тому, что общество начало двигаться в определённом направлении. Это объясняет, например, почему так много привлекательных концепций анархического общества были разработаны писателями-фантастами (Урсула ле Гуин, Стархок (Мириам Саймос), Ким Стенли Робинсон). В фантастических рассказах хотя бы не отрицается, что технологические вопросы — это только догадки.

Лично меня не столько интересует то, как решить, какую экономическую систему организовать в свободном обществе, сколько то, как создать условия для того, чтобы люди смогли принимать решения самостоятельно. Как могла бы выглядеть революция с позиции здравого смысла? Я не знаю, но я могу перечислить множество установок господствующего здравого смысла, которые неминуемо следует ставить под сомнение, если мы хотим построить жизнеспособное свободное общество того или иного рода. Я уже подробно описал в своей недавней книге одну из них — природу денег и долга. Я даже предложил «отпущение грехов», общее списание долгов, частично для того, чтобы показать, что деньги — это просто продукт человека, набор обещаний, которые по своей природе всегда открыты для пересмотра.

Таким же образом должно быть пересмотрено понятие труда. Подчинение трудовой дисциплине — надзору, контролю, даже самоконтролю амбициозных фрилансеров — не делает нас лучше. По многим важным показателям это скорее делает нас хуже. В некоторой степени, труд — это вынужденная необходимость. Но только когда мы начнём отрицать то, что такой труд добродетелен по своей природе, мы можем задать себе вопрос, что вообще добродетельного в труде. Ответ на этот вопрос очевиден. Труд добродетелен, если он помогает другим. Переосмысленное определение производительности должно упростить понимание самой природы работы, поскольку среди всего прочего это будет означать, что технологическое развитие будет меньше направлено на производство большего количества потребительских продуктов и на трудовую дисциплину, а больше на искоренение таких видов труда в целом.

Что останется, так это такая работа, которую может выполнять только человек: там, где нужно проявлять заботу и помощь. Именно эти виды труда были центром кризиса, который в первую очередь вызвал движение Occupy. Что, если мы перестанем считать, что изначальная форма труда — это работа на конвейере, или в поле, или в литейном цеху, или даже в офисе, а вместо этого начнём с матери, учителя, сиделки? Нужно заставить себя понять, что настоящий смысл человеческой жизни не в содействии тому, что называется «экономикой» (понятие, которого даже не существовало 300 лет назад), а в том, что мы все были и есть продукты совместного созидания.