Ольга Горовая - Наваждение

Воскрешать не умеет ни смотрящий, ни губернатор. Никто.

Да и что даст ему эта новая власть? Что принесет по факту?

Его отец, вон. Всю жизнь самоутверждался, в силу своих представлений и понятий. Всем вокруг жизнь отравил, покалечил. И умер. От рака по диагнозу, вроде. А Диме, после проведенного времени в палате с отцом один на один, казалось, что от злобы, от обиды и гнева на саму жизнь. От того, что рвался из последних жил, старался, а так и не получил ничего стоящего, по факту. Того, что хотел. Или не понял, чего именно хочет. И доживал жизнь, подыхая от ненависти ко всем, и его самого никто не жалел уже даже, не любил и не горевал особо. Ни мать, по большому счету. Ни даже он, сын, у которого и не дрогнуло ничего и когда холодную, влажную землю на гроб кидал.

А Дима понял, что так - не хочет. Понял, наверное, тогда, когда Лиза первый раз сознание потеряла по дороге в больницу. Рухнула на Казака.

Не осознал. Но на базовом уровне просек - ее не вернешь, если в борьбе за власть в расход пустят. Не отвоюешь назад. А она ему, оказывается, по-настоящему нужна. Лиза и все то, что эта девчонка так свободно и щедро ему давала; чем наполнила его жизнь за какие-то полгода. Так, что все остальное и подвинуть можно.

Переоценка ценностей называется. Такой себе переучет жизни. Кто-то на зоне устраивает, а его уже после накрыло. И Лиза вдруг на первое место вышла. А при всех раскладах - и дураку ясно, не упустят такой козырь против него. Тем более что Дима и не думал раньше, как себя и ее подставляет. Значения не придавал своему желанию видеть ее рядом везде, своей гордости этой женщиной около него.

А теперь еще и ребенок. Пацан. Сын у него, оказывается, будет. Не то, чтоб Дима в этом как-то нуждался или хотел. Нет. Но Лизу он уже читал, и понимал, что она собой пожертвует ради этого ребенка. Потому и грозил ей, давал понять, чтоб не шла на глупости. Ему она была нужна. Живая и здоровая рядом. А сегодня приехал и…

Дико странно это все. Его Лиза, и другая уже в тоже время. Не далекая, ближе, чем раньше была. Но фигура поменялась. Он заметил все, хоть ни слова не сказал. И то, как она от него живот прикрыть пыталась. Калиненко это не напрягало. Вот вообще. Не на фигуру он ее клюнул. Не в этот раз. Глубже все и сильнее. Да и не сказать, что его отвернуло из-за всего этого. И близко нет. Не было в этом ничего отвратного. И красивой она как была, так и осталась. Ее и когда на унитаз выворачивало - ему противно не было. Тяжко за нее и неприятно в груди. Как бывает, когда самому плохо. Будто и правда - плоть от плоти своей. А иначе, наверное, и не могло уже выйти. После зоны умеешь ценить тех, кто верен и предан. Принимать так, чтоб без остатка, до полной отдачи. Потому что хлебнул уже всего гадкого с избытком. Так и хорошего хочется, чтоб перевесило, чтоб тот осадок залить.

Потому и обнял так, чтоб убрать у нее сомнения. Чтоб поняла - ему не это важно. А ребенок взял и бухнул по руке. Странное ощущение.

Дима оторвался от наблюдения за женой и собакой, пару раз зажмурился: от бликов солнца на воде уставшие глаза все еще резало и пекло. И посмотрел на свою ладонь.

Странное и смешное ощущение. Не скрывающее слабость. Доверчивое. И этим задевающее. Словно Казак по ладони хлопнул. Только слабее. Больше не с чем сравнить. Кроме Витали, давно ставшего братом, да самой Лизы - ему так никто и не доверял.

Дима хмыкнул. Не идиот, понимал, что и тут дите ему не доверяло. Ну, это же еще даже не человек с какими-то мозгами, чтобы доверять. И все же… Все же. Что-то в этом его зацепило. Прошло по тем же бороздам на кости, по рытвинам на вскрытой грудной клетке, что Лиза ему пропахала. С этой потребностью в жене сплелось. Ей это было важно. И ему вдруг стало не без разницы. Вот этим утром и стало, когда почувствовал, что живое это что-то внутри нее. И к нему, вроде, отношение прямое имеет. Нет, не стал Дима вдруг сентиментальным. Но он за свое всегда отвечал. За то, что считал своим. И тут это щелкнуло, видимо.

Значит, тем более правильно все решил. И не зря торговался все эти недели со всеми. Многое ему предлагали. И грозили многим, куда без этого. Калетника вон прижали, хоть Дима и не ошибся: откупился, сейчас притих, не высовывался, но получил гарантии, что потом наверстает и вернется. А Калиненко вдруг иные гарантии потребовались. Он стал уже смотрящим, вернул свое, о чем столько лет на зоне планы прорабатывал. А теперь, даже удивив всех, что его самого повеселило - просто предложил тихо уйти. Оставить столько, сколько их устроит и самому покажется честным за то, чтобы спокойно жить. От претензий на город и область отказался. По боку. Да и Виталий поддержал. Сам кровно заинтересован был в том, чтобы все сделать теперь иначе.