Ольга Горовая - Наваждение

Лиза даже кивнуть не смогла. И не сказала, что последние пять лет уже и лечиться перестала. Она молча пялилась в монитор, ничего не понимая. И не испытывала сейчас ничего: ни счастья, ни радости, ни вообще каких-то различимых эмоций. Только боль в голове стала нестерпимой. И появилась мысль: как и что она Диме скажет?

- Вы не говорите, пока, никому, - все еще держа врача за руку, Лиза неожиданно с силой стиснула пальцы.

Вспомнила про Казака, топчущегося в коридоре. И о том, как уже раз говорила Калиненко эти два слова “я беременна”.

Ей необходимо время. Подумать. И чтоб в ушах звенеть перестало.

- Я сама… Хочу сама мужу сказать. Понимаете?

- Конечно, - врач так и улыбался, наверное, думая, что она в шоке от счастья. - Я сообщу только вашему лечащему доктору, чтоб он с тактикой определился. А вы сами разбирайтесь.

- Да. Спасибо.

На экране ни черта ей понятно не было. Но Лиза все равно еще туда смотрела. Вроде что-то похожее на позвоночник и череп. Но мало ли, может ей это уже кажется от ошеломления?

Потом были еще обследования, врачи, анализы. Решение пока наблюдать, после осмотра невропатолога, не торопиться с серьезными исследованиями. Казак, дежуривший в коридоре и палата, куда должны были скоро перевезти Диму. Лиза все делала, что ей говорили, кивала, протягивала руки, не реагировала на уколы и отвечала на вопросы. А сама себя словно в коконе ощущала. Глухой и слепой изнутри. Не способной расшифровать внешние сигналы. Понять, что значит новость, о которой узнала?

И только в палате, оставшись, наконец, одна, забилась в уголок дивана, куда ей разрешили пересесть с дурацкой каталки. И уставилась на свой живот. Потрогала, пощупала. Задрала край измятой и грязной блузы. На какой-то миг “зависла”, чуть потирая пальцами засохшие на ткани капли крови Димы. И перевела глаза на обнаженную кожу: ну ничего не изменилось! Все было так же! Тот же пупок, та же родинка справа!

Лиза не понимала.

Когда-то, очень давно, когда проходила все это лечение, десятки уколов, сотни таблеток - Лизе казалось, что она взорвется от счастья, если забеременеет. Сразу поймет, что это произошло.

А сейчас - вообще ничего не чувствовала. Пусто. Ноль.

Да она вообще не верила, что это правда, если честно. С чего они взяли? Ведь Лиза ничего не почувствовала. Не заметила ни одного изменения в своем состоянии! Может, это все ошибка? Но врачи, казалось, не сомневались. А у нее в голове это не укладывалось никак.

Лиза прошла столько этапов и отношений к самой возможности иметь ребенка. В восемнадцать лет вообще об этом не думала. Да и сколько девушек в этом возрасте хотят стать матерью? Именно матерью стать, а не “залететь” по неосторожности и оставить ребенка? Лиза не хотела. Или, скорее, даже не обдумывала. Она знала, что когда-нибудь у нее будут дети и она их обязательно полюбит. Но в перспективе. Не близкой. А тогда она сама себя в некоторых моментах еще ребенком чувствовала. И была одурманена, помешана на Калиненко. Даже не особо задумывалась о сравнении ценности выбора “ребенок-идол”. У нее этот выбор и не стоял. Да и реакция деспотичной матери на возможную беременность ужасала. Устранить тихонько все последствия - казалось идеальным выходом. И вернуться к Диме.

Потом все изменилось. Диму арестовали. Осудили. И Лиза…

Ты можешь не любить творог или булки. Но если тебе вдруг это запретят… Или кататься на велосипеде, на который ни разу до этого и не садилась. Начинаешь этим бредить. Мечтать. Сны об этом видеть. Прижиматься носом к окнам булочных или гладить сиденья велосипедов в витринах.

Вот и ей захотелось забеременеть до бреда, до зуда в голове. До новой одержимости. Даже не потому, что ребенка хотелось, а потому что себя вдруг ощутила ущербной. “Недоженщиной”. Инвалидом. А еще появилась обида и злость на Калиненко. Удобный объект для обвинения в том, что сделал ее такой. Способ убежать от мысли, что Лиза сама сделала выбор.

Потом и эти эмоции притупились. Когда стало очевидно, что лечение не помогает. Не ушли, затаились. И появилось настоящее сожаление. Горечь и боль от того, что она не сумеет узнать, как это: когда обнимаешь своего ребенка, держишь его ручку в своей руке? Утыкаешься носом в мягкие волосы, когда он спит на твоих руках, теплый и уютный. Родной. Твой и любимого мужчины. Современный мир дает так много картинок для болезненного и обездоленного воображения. А еще пришло сожаление о том, что она лишилась всего: и Димы, и ребенка от него. Частички того, кем была одержима, одурманена до наваждения.