Виталий Каплан - Масть

– А где ж отец Тимофей? – зачем-то спросил я.

Афоня с сомнением посмотрел на меня, но всё-таки сообщил:

– Сожгли батюшку, ещё с утра. Вместе с церковью. Он, вишь, душегубов проклял, анафему им возгласил. Ну и… Ладно, барин, пора нам. Тут вам оставаться негоже. Пока к себе на двор вас отнесу, в хлев… туда никто не сунется, там до сумерек обождите, а посля отвезу вас в Казань, к тётушке вашей Ираиде Власовне… знакома мне туда дорога, о прошлом годе на ярмарку ездил. Ну-тка…

Он завернул меня в рогожу, поднял на руки – легко, точно котёнка, и осторожно вынес из погреба. Хорошо, что рогожа закрывала меня целиком – не то вновь глаза мои воззрились бы на два висящих тела, и как знать, сумел бы я вновь сдержать рвущийся наружу крик?

В хлеву у Афони было темно и тепло, и там уже можно было плакать – никто, кроме коровы и трёх коз, не мог меня услышать. Семейство Афонино, как и прочие селяне, заняты были куда более интересным делом, нежели выгребать навоз и задавать корм скоту, – грабили они господский дом, а потом и красного петуха пустили, устроив таким образом батюшке с матушкой огненное погребение.

Но всё это узнал я гораздо позже, уже в Казани, в не слишком-то гостеприимном доме батюшкиной сестры Ираиды Власовны.

Нанесут беде урон

Белый конь и чёрный слон!

И опять вывалился я в настоящее, в душную влажную полутьму, в пронзительный квасной дух, в напитанный травяным жаром воздух.

– Ну, пожалуй, будет! – послышался тот же низкий голос, и я почувствовал, как отрывают меня от полка сильные руки, поднимают ввысь, и я лечу, пронзая крышу, пронзая облака, пронзая разноцветные звёзды… лечу туда, куда никому из нас ходу нет.

Глава 12

Ибу заливал солнечный свет – густо-белый, прохладный, и первая мысль моя была о молоке. Потом взметнулись и все остальные – тревожные, досадливые, удивлённые. Нахлынула память обо всём – и как помирал я в лесу, прислонившись к еловому стволу, и как вздымались багровые всполохи в бане, и как странствовал я только что меж звёзд.

– Проснулись, Андрей Галактионович, – осторожно тронули меня за плечо. – Как, живы?

– Куда ж я денусь, Алёшка? – только и оставалось хмыкнуть мне. – Стараюсь вот выжить, как и завещано.

Себя я обнаружил на лежанке, над головой высоко желтели толстые брёвна – кто бы ни строил эту избу, он не озаботился сделать обычный потолок, зато окна, непривычно большие, оказались застеклены, на стенах висели звериные шкуры, и такая же шкура – как ни смешно, именно медвежья! – служила мне одеялом. От печки – не обычной мужицкой, посреди комнаты, а в дальнем углу, веяло сухим теплом.

Алёшка сидел на корточках возле лежанки, выглядел спокойным и умиротворённым, только вот в цветке его ярче обычного горело малиновое любопытство.

– Ничего не болит? – деловито спросил он.

– Рассказывай, что вообще было, – велел я, отбрасывая шкуру и садясь на лежанку.

Лучше бы я этого не делал – оказалось, что медвежье одеяло скрывало мою наготу.

Алёшка, впрочем, ничуть ею не смутился, объяснил:

– Сушится всё ваше, постирал я с утречка, как рассвело. Ночью-то несподручно, это ж надо на родник идти, в ста саженях отсюда. Родник тут хороший, не замерзает… Но не в потёмках же…

– А «кошачий глаз» применить? – удивился я. – Или совсем уж силы не осталось?

– Сила-то осталась, – потупился Алёшка, – да только пока от неё проку нет. Нам обоим её Дедушка покамест заклинил. Мы сейчас почти как люди. Вот попробуйте тень свою поднять.

Я вновь завернулся в шкуру, потом поймал взглядом свою тень, потянул на себя… Вернее, попробовал потянуть. С тем же успехом можно было поднимать дубовую колоду – тень лишь слегка шевельнулась и осталась на месте, на широких, чисто вымытых досках пола.

– Давай по порядку! – вздохнул я. – Что за дедушка, где это мы вообще и, кстати, какое сегодня число?

– Дедушка – это тот, кого мы с вами искали, – во все зубы улыбнулся Алёшка. – Имени своего не говорит, а называть как-то надо ведь? Не Отшельником же! Вот и зову его, как и баба Катя. Мы в его избе, в самой гуще леса. Сегодня второе января. А вчера, когда поехали мы искать его, первое было.

– А как мы тут оказались? – глупо спросил я.

– Очень даже просто. Дедушка почуял издали, как вы, Андрей Галактионович, в муках кончаетесь, пришёл, поднял вас и сюда понёс. То есть не совсем сюда, не в избу, а сразу в баню. Она уже натоплена оказалась. Меня туда не пустил, велел тут сидеть. И что уж он там с вами творил, мне неведомо. Долго всё было – набрёл он на нас ещё до полудня, а принёс вас из бани уже как солнце закатилось. Спали вы крепко, а он сказал, что выгнал из вас хворь, что к утру будете как огуречик. Я постеснялся, не спросил какой – свежий или солёный.