Садек Хедаят - Даш Аколь

Глаза его наполнялись слезами. Он пил водку стакан за стаканом, потом засыпал в обнимку с горем.

...В полночь, когда Шираз со своими извилистыми улочками, благоухающими садами и красным вином погружался в сон, когда спокойные и таинственные звезды мерцали на черном, как смола, небе, а Марджан, с раскрасневшимися щеками, мирно дышала и во сне вновь переживала все виденное за день, в этот час любовь, безумная страсть и нежные чувства Даш Аколя освобождались от той искусственной оболочки, которую создавали правила приличия, внушенные ему с детства, и мысленно он обнимал Марджан крепко и свободно, слышал тихое биение ее сердца и словно чувствовал ее нежные губы и горячее тело, целовал ее лицо... Но когда он просыпался, то снова проклинал жизнь, как безумный метался по комнате, бормоча что-то про себя. Весь же день, чтобы заглушить в себе любовь, он проводил в беготне и хлопотах по делам покойного Хаджи.

Так прошло семь лет. Даш Аколь не присвоил себе ни единого гроша за труды по опеке. Если болел кто-нибудь из детей Хаджи Самада, он, как любящая мать, день и ночь просиживал у постели больного. Он очень привязался к этой семье. Однако любовь к Марджан была, видимо, совсем иного рода, и, должно быть, именно эта любовь сделала Даш Аколя таким спокойным и покладистым. За это время все сыновья Хаджи Самада оказались при деле.

И вот то, чего не должно было случиться, случилось.

Произошло нечто очень важное. Марджан нашла мужа, но что это был за муж! Он был и старее Даш Аколя и еще менее привлекателен, чем он! Даш Аколь не подал и вида, что ему тяжело, напротив, с большим хладнокровием он готовил приданое и в день бракосочетания устроил достойное свадебное пиршество.

Жену и сыновей Хаджи Самада он снова переселил в их прежний дом, а большую комнату с раздвижными окнами отвел для приема гостей-мужчин. Все знатные и почтенные жители Шираза, купцы и старейшины были приглашены на этот праздник.

И вот в тот день, когда гости сидели на богатых коврах и подушках, один подле другого, а перед ними стояли подносы со сластями и фруктами, которыми они угощались, в пять часов пополудни в комнату вошел Даш Аколь в старинном одеянии дашей: на нем был полосатый архалук, черные штаны из плотной бумажной материи, на широком поясе из плотного шелка висел обоюдоострый меч, на ногах были белые матерчатые туфли из Абаде 14с загнутыми кожаными носками, а на голове — невысокая войлочная шапка, обшитая еще неизношенной тесьмой. Его длинные, до плеч, волосы завивались на концах.

Следом за Даш Аколем вошли три человека с книгами и чернильным прибором. Все гости устремили взоры на Даш Аколя, а он широкими шагами подошел к имаму 15соборной мечети и, остановившись перед ним, сказал:

— Господин имам, покойный Хаджи оставил завещание, и семь лет я не имел ни минуты покоя. Самому младшему сыну покойного тогда было пять лет, сейчас ему исполнилось двенадцать. Здесь, — Даш Аколь показал на книги, которые держали сопровождавшие его люди, — вся отчетность по имуществу Хаджи. То, что было перерасходовано, включая сегодняшние траты, я пополнил из собственного кармана. Теперь пусть каждый займется своими делами: я своими, а они — своими...

Что-то сдавило Даш Аколю горло, и, ничего не добавив и не дожидаясь ответа, он опустил голову и со слезами на глазах вышел из комнаты. На улице Даш Аколь вздохнул полной грудью. Он почувствовал, что свободен, что груз ответственности снят с его плеч, но сердце его все равно разбито. И, широко и свободно шагая, Даш Аколь пошел вперед. Неожиданно он увидел трактир еврея Муллы Исхака. Не задумываясь, он спустился по сырым кирпичным ступеням в старый продымленный двор. Внутри двора, вдоль забора, он увидел маленькие грязные комнатки с крошечными окошками, похожие на пчелиные соты. Поверхность водоема затянула зеленая плесень. Пахло застоявшейся водой, чем-то кислым и затхлым. Мулла Исхак, худой, в грязном ночном колпаке, с козлиной бородкой и жадными глазами, подошел к нему натянуто улыбаясь.

— Ради твоих усов, дай-ка мне что-нибудь горло промочить, да получше, — хмуро бросил ему Даш Аколь.

Мулла Исхак кивнул головой в знак согласия, спустился в погреб и через несколько минут вернулся с бутылкой. Даш Аколь взял у него бутылку, ударил об стену, так что пробка выскочила наружу, и опорожнил ее наполовину прямо из горлышка. Глаза Даш Аколя опять наполнились слезами, он закашлялся, прикрыл рот рукой, а потом вытер его тыльной стороной ладони. Сын Муллы Исхака, рыжий, грязный мальчишка с вздутым животом и слюнявым ртом, удивленно рассматривал Даш Аколя. Обмакнув палец в стоящую в нише стены солонку, Даш Аколь облизал его.