Антоний (Храповицкий) - Можно ли стяжать любовь не веря в Святую Троицу?

Эта внутренняя связь с детьми идет гораздо дальше сознательной области ее душевной жизни в период кормления дитяти грудью, простираясь даже на жизнь телесную, а в дальнейшие годы — перерастая в способность предугадывать внутренние движения сыновней жизни по самым общим, случайным и условным выражениям, так что пословица: "Материнское сердце — вещун",— имеет глубокий смысл.

С момента сосредоточения жизненного интереса на ребенке, женщина в значительной степени, а иногда и вовсе утрачивает желание заботиться о себе самой, так что в ее мыслях, чувствах и намерениях происходит такое коренное видоизменение, что обычные психические и логические положения о свойствах человеческого самосознания и личности встречают здесь существенные возражения и ограничения, а догматы Божественной веры — надежду на свободное усвоение человеческим духом.

От жизни человека естественного обратимся к благодатной любви христианской. Если душевное и отчасти телесное естество матери, сохраняя личность и свободу, отождествляется отчасти с естеством детей, то о духовном отце, или обручнике Церкви еще с большим правом можно сказать: " и будут двое —священник и Церковь — одна плоть (Ефес. 5, 31), не двое, но одна плоть (Матф. 19, 6). Теснейшее единство в любви духовной обусловливается большей простотой и единством жизненного содержания, которое так сложно в области естественного существования, так как простирается на все области телесных, душевных и общественных потребностей.

Напротив, в жизни духовной все стремится к одному: Ибо я рассудил быть у вас незнающим ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого (1 Кор. 2, 2). Любить духовно — значит любить во Христе (Ин. 17, 26 и мн. др.), находить свое единство с ближними во Христе как общем средоточии жизни каждого из нас. Христианин есть едино со Христом: не он сам живет, но живет в нем Христос (Гал. 2, 20); во Христе, в Его любви он пребывает, как ветвь на лозе (Ин. 15, 5, 9); в нем Христова обитель (Ин. 14, 23). Для меня жизнь — Христос, и смерть — приобретение (Фил. 1, 21),— так христианин исповедует перенесение во Христа всех своих жизненных целей и чувств и вместе с тем полное освобождение от природного себялюбия: он сделался в буквальном смысле причастником Божеского (Христова) естества (2 Петр. 1, 4). Другой апостол о единстве благодатного естества Христовой Церкви говорит: Он есть мир наш, соделавший из обоих одно, дабы из двух создать в Себе Самом одного нового человека, устрояя мир, и в одном теле примирить обоих с Богом (Ефес. 2, 14—17).

Когда Господь в прощальной молитве уподоблял будущее единство христиан единству Отца и Сына, то разумел, конечно, не единство личности, как пантеисты 17, а единство многих личностей по естеству. Естественное единство предполагает не только взаимное подобие деятельности многих лиц (ибо тогда догмат Троицы означал бы троебожие), но и единство или тождество жизненного содержания многих лиц, единство воли, единство как известную реальную силу, действующую в каждой личности 18. Именно нечто подобное мы и видим в приведенных примерах из жизни природной и жизни нравственной. Жизнь матери и дитяти есть одна жизнь, у них едино естество; жизнь апостола Павла — Христос, ибо в нем другой жизни нет.

Чтобы это понять, яснее представим себе еще раз нравственный облик какого-либо святого. Все жизненные заботы, которые обыкновенными людьми разделяются на тысячи разнообразных мелочей, у такого праведника сосредоточились во Христе, в усвоении Его совершенств и распространении их на ближних. Борьба между различными склонностями уже не составляет его жизненного подвига: он выше нее, он даже забыл ее совершенно. Напротив, вся его внутренняя природа так глубоко проникнута единым стремлением, что сама собой побуждает его на дела любви и обновляет в нем благоговейное чувство к Богу, сострадательность и любовь к ближним. Он буквально исполнял слова апостола: Освободившись от греха, вы стали рабами праведности. Как предавали вы члены ваши в рабы нечистоте и беззаконию, так ныне представьте члены ваши в рабы праведности на дела святые " (Рим. 6, 18, 19).

Если бы люди не пали, но сохранили и возрастили в себе ангельскую непорочность, то подобное единство естества как реальной действующей силы простиралось бы на весь род человеческий при сохранении личности и свободы каждого человека. Падение состояло именно в себялюбивом обособлении — непослушании, а следствием его было искажение природного единства вплоть до неспособности непосредственно сознавать это единство. Содержанием жизни нашей стало себялюбие — гордость и чувственность,— и лишь через вытеснение его христианским подвижничеством человек восстанавливает свое единство с новым Адамом и с ближними.