Антоний (Храповицкий) - Можно ли стяжать любовь не веря в Святую Троицу?

Быть может, условие это покажется странным, представится как отречение от разума и священное безумие, но если мы всмотримся в дело, то, напротив, увидим, что здесь-то и раскрывается истинный человеческий разум, дотоле омраченный греховностью нашего падшего естества. Испрошенное в первосвященнической молитве таинственное единство христиан не будет отвлеченной непостижимой загадкой; напротив, Господь совершенно ясно раскрыл сущность этого единства: оно будет выражаться во взаимной любви верующих. Да любовь, которою Ты возлюбил Меня, в них будет, и Я в них (Ин. 17, 26).

Эта-то любовь, доходящая до полного общения жизни и готовности пожертвования ею (см. Ин. 15, 13), и есть та заповедь, исполнением которой обусловливается наше единство со Христом (15, 9—15), наше пребывание в Нем (15, 1—8) и явление нам Христа (14, 19), и устроение в нашем духе обители Отца и Сына (14, 23). Полное проникновение благодатной любовью и есть признак, определяющий переход человека из естественного состояния в возрожденное, отличающий учеников Христовых от мира (13, 35). За это-то отличие мир и начинает ненавидеть принявших слово Господне (17, 14), любящих друг друга (15, 17—20).

Итак, если таинственное благодатное единство раскрывается верующим во взаимной любви и в любви ко Христу и Богу, отличающей их от естественного мира, то понятно, что и те свойства естественного разума или душевного человека, которые препятствуют осознанию единства Троического бытия, должны обусловливаться потерей любви, иначе говоря — нашим естественным себялюбием. Свойства эти, как мы видели, заключаются в законах нашего самосознания. Отсюда следует, что раскрытый выше закон нашей личной обособленности есть закон не безусловный, не первозданный, но закон падшего сознания — как говорят, привитый или благоприобретенный, упраздняемый через благодатное возрождение в христианской любви.

Таков неизбежный, по-видимому, вывод из слова Божия, но подтверждается ли он научным опытом? Можем ли мы себе представить жизнь и деятельность нашего сознания без этого свойства, исключающего возможность нашего уподобления единству Отца и Сына? Можем ли мы допустить в человеческом здравом сознании хотя некоторое ослабление этой, по-видимому, безусловной противоположности между "я" и "не я", которой проникнуты все сферы нашего внутреннего

мира?

ОБЪЯСНЕНИЕ СЛОВ ХРИСТОВЫХ ПРИМЕРАМИ ИЗ ЖИЗНИ

Ответ на это нужно искать в той области, где раскрывается благодатное единство христиан в любви. Естественному уму неизвестно высшее совершенство любви христианской, но эта добродетель, как и прочие, имеет некоторый зачаток и в естественной жизни; к этому-то зачатку сначала и обратимся за ответом. Действительно, даже в естественной жизни встречаются такие явления, при которых видоизменяется исключительность самосознания, отступая перед силой соединяющей любви.

Таково отношение матери к своим детям, которому не гнушался уподоблять свою любовь ни апостол языков (см. Гал. 4, 19), ни даже Господь Спаситель, ссылаясь при этом на материнские чувства не только в человеческой жизни, но и в жизни животных, например, чадолюбивой наседки (см. Мф. 23, 37). У любящей матери — даже в мире животных — часть жизни отдается детям — не только часть жизни чисто телесной, что выражается, например, в млекопитании, но и часть высших жизненных инстинктов.

Посмотрите на высидевшую в гнезде птенцов исхудалую наседку, собравшую своих цыплят около корма, но не прикасающуюся к последнему. В ней нет даже борьбы с инстинктом голода: радость о насыщении птенцов насыщает ее тело взамен действительной пищи. В случае нападения врагов она с опасностью потерять или даже с действительной потерей жизни защищает их жизнь. И самое главное, она делает все это совершенно непосредственно — точно так же, как прежде защищала бы свое собственное благополучие. Отсюда следует, что предмет или объект инстинктов изменился, перейдя с особи на семью.

То же самое, но с признаками сознательности и свободы, хотя и с сохранением той же непосредственности в самих влечениях и порывах, вы увидите в матери человека. Когда она трудится, голодает, не спит ночей и вообще переносит скорби за ребенка, за детей, она почти никогда не чувствует в себе борьбы, не ощущает подвига, как не чувствовала подвига в девичьей жизни, заботясь о себе самой. В этом смысле предмет, т. е. объект ее самосознания, из "я" перешел на "мы".

Даже в самом теоретическом акте самосознания ей гораздо понятнее противоположность между этим "мы" и прочим миром, нежели между ее собственным "я" и ребенком или детьми.