Gradinarov - bratia

Инородцы медленно осваивали новую для них жизнь. Они чистили от заносов и осыпей лежневку, пилили и кололи дрова, топили в бараке и балках печи, носили к штольне крепь. После работы рыбачили в ближайших озерах, охотились, чинили оленьи нарты, упряжь.

Питались они в чумах, а мясо, рыбу, чай, сахар, муку, табак выдавал под роспись Буторин из лабаза. Тунгусы при получении провизии ставили на бумаге крестик или рисовали гагару, оленя, гуся, идолка – покровителей родов.

Нередко к ним приезжали гости с Норильских озер, пили чай, судачили о делах, потом поднимались по лежневке к штольням, заглядывали в кузницу, с интересом гладили оконные стекла в бараке, удивлялись горам вынутой из штолен глины, дресвы, камня. Глядели, цокали в восхищении языками, но в штольни не заходили – боялись шайтана. Шаманы внушили, что горный шайтан не пустит русских к своим богатствам. Шептались с должниками, спрашивали, оглядываясь, не покарал ли их злой дух, не напустил ли на них болезни, мор, голод. А должники посмеивались в ответ да отрицательно мотали головами, мол, ни мы, ни русские в глаза не видели шайтана. Некоторые говорили, что ждут отца Даниила, чтобы окреститься. Ссылались на Хвостова, который при встречах не раз говорил, что Бог сильнее шайтана. А отец Даниил даже крестик вешает на шею, чтобы отпугивать злых духов. Дважды приезжал на рудник шаман Нгамтусо. Ходил по чумам, пил чай с нганасанами, дал каждому по деревянному идолу и обещал послать на помощь добрых духов-варагов, чтобы сородичи могли быстрее отработать долги.

Крещеные юраки, Болин и Пальчин, увидев идолки у нганасан, рассмеялись:

– Лучше бы Нгамтусо с духами помог лень изгнать из тела, чтобы охотой и рыбалкой занимались. А не сутками чай пили да вино хлебали. И в долгах бы не ходили, и сыты были. Сам-то шаман, небось, сыт, а вы впроголодь жили. Сейчас хоть едите от пуза.

Нганасаны с испугом слушали говорки крещеных юраков, боясь гнева Нгамтусо.

– Не бойтесь шамана! Вон, Хвостов в детстве крестился и теперь удачлив во всем. Да и мы с Пальчиным давно крестики носим, – не раз говорил Болин. – Нам теперь ни шаман, ни шайтан не страшны. У нас Бог – Иисус Христос. Он там, на небе, по-вашему – в Верхнем мире. Может, там и ваши духи кочуют. Мы люди – все одинаковые. Нам и Бога одного на всех хватит.

Услышав такие слова юраков, бабушка Манэ взмахнула клюкой:

– Прочь из моего чума. Вы, юраки, с русскими снюхались, как псы с сучками перед случкой. Продали свою веру. Вы – вероломные. Вы и шаманов своих сгубили. Недаром, мы враждовали с вами в старые времена. Мы, нганасаны, свою веру держим много веков и никого близко не подпускаем к себе. Нгамтусо напустит на вас злых духов. Худо вам будет. Кровь вашу пустит.

Пальчин с Болиным переглянулись и, ничего не ответив свирепой старухе, вышли из чума. Они знали, старая Манэ – колдунья. Ее почитают и боятся сородичи не меньше шамана, хотя годы испепелили ее силы и чары, но оставили ясный ум. Она редко выходила из чума, садилась на поленницу и подслеповатыми глазами смотрела, как пришлые люди ворошат родную тундру. Она шептала какой-то заговор, грозила в сторону горы клюкой, останавливала соседей и кричала, что было сил:

– Кто говорил, что не видел шайтанов? Они копошатся в горе, как блохи в собачьей шерсти. Куда шаман смотрит? Он только перед нами силой хвастает, а пришлых боится. Вот появится Нагамтусо, я ему бубен порежу, коль стал таким боязливым.

Когда на рудник приехал шаман, первым делом зашел в чум бабушки Манэ. Сидели, чаевничали, ели толокно, запивали чаем и потягивали трубки. Ее дочь добавляла в чайник куски льда, снова доводила до кипения и потчевала сидящих.

– Кресты вешают на шею долгане и юраки! – упрекала Манэ шамана. – Скоро и ня окрестят. Может, думаешь, увести нганасан на Авам, подальше от их веры? Иначе и нам всем своим идолом шею сдавят. Я старая. Меня никто не сломит. А молодым всем головы заморочат. И твое камлание станет бессильным. – Она махнула в сторону залежей:

– Вишь, что затеяли? Горы сроют, тундру загадят, зверя изведут. Девок наших обрюхатят. И исчезнет с земли народ ня.

Шаман выпятил губы, слушая упреки и опасения колдуньи.

– Верно говоришь, старуха! Увести людей дело нехитрое. Хоть тундра и не меньше неба, но не везде богата рыбой, птицей, зверем, сухим ивняком. В бедную тундру не заманишь ни нганасанина, ни долганина, ни русского. Каждый привольные да сытые места выбирает. Всем нужен корм. А куда увести? На Авам, говоришь? Но и там русские зимовья! На Хатангу или Енисей? Там станок на станке до самых ледовых морей. Я как-то с обозом Хвостова ходил, знаю! Пойми, бабушка Манэ! Русские создали управы и князьцами назначили самых мудрых людей родов там, где кочуют долгане, юраки, нганасаны. Бляхи поцепили князьцам, а головы – нет, и сказали: «Вы – власть на местах и за порядок в родах отвечаете!» А какой порядок, если безголовые князьцы вином да женами забавляются. Так что, старуха, теперь и в тундре не спрячешься. А стоит ли прятаться, когда без торга с Сотниковым не проживем? Где ружья брать, порох, свинец? А чай, а муку, а сахар? Кому пушнину сбывать неясачную? Молчишь? То-то же!