Даль Орлов - Реплика в зал. Записки действующего лица.

Фильм "Не хлебом единым" словно бы ударяет по оголенным нервам прошлого. И резонирует в настоящее. Одни вспоминают, другие узнают.

2005

Журбин неистовый

Из показанного некогда телесериала "Московская сага" если что и задержалось в памяти, так это вальс Александра Журбина, душевно исполненный Кристиной Орбакайте. А вообще Журбин написал музыку для более полусотни фильмов. К одному и мне довелось иметь отношение - как сценаристу ("Быстрее собственной тени", режиссер Павел Любимов). Помню то чувство восторженного удовлетворения, когда после черновых сборок ленты с экрана зазвучала, наконец, и музыка. Поразительна была финальная кода на слова Роберта Рождественского, под которую главный герой устремляется по беговой дорожке к своему триумфу. "Кто композитор?!" - только и спросил у режиссера. "Саша Журбин".

Потом познакомились. Фестивали, чьи-то юбилеи, встречи-проводы - виделись. В любой компании Журбин - как шаровая молния в спальне. Особенно, если есть рояль. Тогда взлетают над клавишами руки, ходят ходуном колени, лицо сияет счастьем абсолютной власти над звуками, а если еще присоединяется Ирина, жена, и они запевают дуэтом, это - все! - суши весла, плыть некуда, счастье здесь и нигде больше!

А еще - и это уже имеет отношение к музыке косвенное, но самое прямое к объему, так сказать, личности, - он заядлый книжник, свой у букинистов. Когда дома смотрю сегодня на 90 томов Льва Толстого - оригинальных, не репринтных! - вспоминаю Журбина. Они когда-то приехали сюда в его багажнике.

Впрочем, Журбина вообще забыть нельзя. Его радостно много вокруг - в театрах, в кино, на телевидении: симфонии и камерная музыка, опера, 3 балета, песенные шлягеры, около 30 мюзиклов. А самый первый - тридцатилетней давности рок-опера "Орфей и Эвридика" - занесен в книгу Гиннеса как самый "долгоиграющий". Человек-вулкан. Оказавшись в Америке, без промедления стал резать волну нашей вялотекущей экономической эмиграции бодрым форштевнем первого русского театра в Нью-Йорке "Блуждающие звезды". Вернув собственную звезду на московский небосклон, с мюзиклом наперевес принялся штурмовать Чехова и Достоевского. В свои 60 он дерзок, как юноша. Если в новой рок-опере зазвучат у него мотивы памятного 122-го Указа о монетизации льгот, то и этому, пожалуй, никто не удивится. Скучна была бы жизнь без Александра Журбина.

Михаил Светлов о бороде Урина

Теперь 21 марта - Всемирный день поэзии. Праздновать его было решено Генеральной конференцией ЮНЕСКО сравнительно недавно. Первый раз это сделали в Париже в 2000 году. Напомнить миру о стихах, привлечь внимание к поэзии, а, значит, призвать людей приподняться над бытом, суетной озабоченностью, возвыситься в чувствах и мыслях, - несомненно, благое дело в наш немирный век. Молодцы работники ЮНЕСКО. Но мы-то, россияне, знаем, что они не были первыми со своей красивой идеей.

Ещё в 1958 году, то есть на сорок с лишним лет раньше, в Москве прошел первый День поэзии, который потом много лет повторяли, выпуская навстречу каждому толстый альманах, который так и назывался - "День поэзии". Под одной обложкой собирались поэты всех возможных направлений, стилей, школ и убеждений. А в тот день в Москве собрались мастера и подмастерья рифмы из разных городов, в тридцати книжных магазинах шли распродажи поэтических сборников, там авторы читали себя вслух, раздавали автографы и отвечали на вопросы поклонников.

А вечером вообще было нечто невообразимое: на Триумфальной площади, где только за четыре месяца до того установили фигуру Маяковского работы скульптора Кибальникова, непосредственно под уходящими в темное небо каменными штанинами воздвигли трибуну с микрофонами и взяли ее в перекрестье прожекторов. Толпа вокруг внимала поэтам. Они сменялись на трибуне, самые разные - от "красносотенца", как его называли на кухнях, Анатолия Софронова до набиравшего ораторский темп 25-летнего Евгения Евтушенко. Последний был неотразим в своей дефицитной по тем временам искусственной шубе и провозглашал:

Те, кто тома ворочает,

И те, кто варит кокс,

Все это - кость рабочая.

Я славлю эту кость!

Потом мой приятель, из тех, кто "тома ворочает" и подрабатывавший в рабочей газете "Труд", заметил поэту в дружеском застолье, что вообще-то кокс не варят, варят сталь. С коксом у металлургов другие отношения, его, скорее, спекают. В вышедшем через полтора десятилетия трехтомнике Евтушенко в соответствующем месте можно прочитать: "и те, кто грузит кокс".