Hairuzov - Tochka vozvrata

Жоржу Шишкину за елку и спасенных полярников.

– Это наш дедушка Калинин, – засмеялась Саяна. – Он всех награждает орденами и медалями. Бабушку – за вкусно приготовленный ужин, меня – когда я возвращаюсь из экспедиции.

– С возрастом мы теряем прозрачность души, – растроганно сказал я, погладив Мишу по голове. – А у них она, как капелька, висит рядышком. Тронешь, тут же сорвется.

Глядя на Саяниного сына, я вспомнил своего, которого тоже звали Михаилом. Нынче ему исполнялось восемнадцать лет, и Зина, чтобы его не забрали служить в армию, решила отправить учиться в Англию. Изредка он писал письма, и я страшно скучал по нему. Саяна старательно избегала встречаться со мной глазами, и мне казалось, что она хочет забыть свою минутную слабость и свой остановивший меня торопливый шепот. Со всеми делами мы управились, когда на Прудово навалилась темная ночь. Небо очистилось от облаков, с низин потянуло прохладой и свежестью. Поочередно все сходили в баню, смыли дневную усталость, попили чаю, и я поднялся наверх. На этот раз спать мне Саяна постелила на кушетке в своей деревянной юрте. Перед тем как выключить свет, я еще раз полистал книги Банзарова, затем мне на глаза попался Конфуций, я полистал и эту книгу. Китайский философ полагал, что власть правителя священна и она дарована небом. Ни больше и ни меньше! Про любовь и путешествия там ничего не было, и я, отложив ее в сторону, выключил свет. И тут же через оконное стекло, сквозь точно отштампованные на монетном дворе листья, на меня глянуло близкое, как карта Геродота, небо, на покатые плечи которого пуховой шалью был накинут подрагивающий Млечный Путь. Хрустальное безмолвие звезд непостижимым образом указывало и на мою причастность к этому неразложимому миру, который, заполняя собой все видимое и невидимое, существовал не только там, за стеклом, но и во мне. Я знал, что через минуту-другую с меня будет снято мое земное назначение и на несколько часов я перестану думать о Чингисхане, о монголах, о тех местах, где прошло мое детство, и о том непростом для меня полете, и о нечаянном поцелуе Саяны на болоте. Не знал я только одного, что опять приснится летящая по небу Жалма, которая остановит посреди болота коня и, глядя на меня Саяниными глазами, точно желая о чем-то предупредить, начнет что-то шептать мне.

Я открыл глаза и увидел стоящую у окна во всем белом Саяну, она смотрела в окно на звездное небо, должно быть, как и я, зачарованная его глубиной и непостижимостью. Или пыталась понять и соединить в себе видимое и невидимое.

Я быстро приподнялся, опустил ноги на баранью шкуру и сделал попытку встать, но Саяна приложила к губам палец, тем самым давая понять, что делать этого не следует, тишина была нашим союзником, и не было надобности ее пугать. Обняв Саяну, я уткнулся головой в ее мягкий живот и вдруг явственно услышал, как во мне, набирая силу, забухал молчавший долгое время сердечный колокол…

– Я думал, что проведу эту ночь с Конфуцием, – пошутил я, когда под утро она собралась уходить к себе.

– Мне приснился сон, что я не могу выйти из болота, – тихо ответила Саяна. – Но появился ты и сказал: стой на месте, я тебя выведу.

– Ну и что, вывел? – поинтересовался я.

– Не знаю, – тихо ответила Саяна. – Я помню только одно: я стою и держусь за тебя. Знаешь, там, на болоте, я гадала, почему именно сейчас ты появился в моей жизни? И где ты был раньше?

Она тихо ушла к себе, а я лежал и смотрел, как комнату покидала ночь, вначале на стене обозначилось окно, осторожно, точно пробуя тишину, шевельнулись на березе листья. И, как по команде, с первыми лучами солнца, словно радуясь новому дню, вдруг защебетали, запели птицы.

Я лежал и вспоминал лучшие дни своей жизни, когда ранним утром мы приходили на свой училищный аэродром, запускали двигатели и, получив команду, начинали руление к исполнительному старту. Вдоль нашего движения, выскочив из своих норок, точно маленькие солдатики, отдавая честь, на задних лапках стояли суслики. Оторвавшись от чистой и словно умытой земли, самолет без единого толчка, подчиняясь малейшему движению, плыл в утреннем воздухе, и мне казалось, что он такое же, как и я, живое существо, которое вместе со мною радуется восходящему солнцу, спокойному воздуху, синему небу. В такие секунды меня охватывало удивительное чувство восторга, что жизнь подарила мне известное только птицам ощущение полета.

Но совсем еще недавно мне по ночам виделись картины огромного города, в котором, подхваченный людским потоком, где каждый был как бы сам по себе, я двигался к метро. Подчиняясь общему движению, я плыл в нем, не представляя, что мне нужно от этого движения и зачем я в нем.