Кэт Кроули - Лунное граффити

— Вот видишь, — показывает она. — У него есть чувство юмора.

— А кто спорит? — Мы идем дальше. — Он тебе нравится за чувство юмора?

— Он нравится мне за то, что умный. К тому же мы оба — художники, и значит, у нас много об­щего. — Она щелкает браслетом. — Я уже два года учусь в мастерской на стеклодува. Ал помог мне сделать проект для собеседования в университете.

— Ну и как тебе?

— Здорово. Задумать что-то, а потом воплотить собственными руками. Представляешь?

Я отвечаю:

— Догадываюсь, — но на самом деле хочу ска­зать: «Еще бы!». Мне хорошо знакомо, как озарив­шая посреди ночи идея рвется наружу, и пока не оживет на стене — сон заказан.

— Ал делает такие подвески — они висят под потолком студии, как цветы, растущие с неба. Раз­мер и толщина стекла разные, поэтому, стукаясь друг о дружку, они звенят на разные лады. Пото­лок из поющих цветов.

А я, когда заглядывал в окно мастерской, решил, что они похожи на фанфары, выглядывающие из облаков. Оказывается, они звучат, чем нравятся мне еще больше. Снаружи было не слышно.

— Да, я видел, — брякаю я.

— Где? — тут же спрашивает она.

Я закашливаюсь, тяну время.

— Где-то в городе. Рядом с магазином, где я ра­ботаю, есть несколько салонов.

Люси кивает:

— Да, Ал выставляет работы почти во всех га­лереях.

Как это здорово — собственная выставка! Со­братья по настенному творчеству уверяют, что им галереи не нужны, а я не прочь увидеть свои работы на белых стенах музейных залов. Мы с Бертом как-то раз пошли на выставку Гоустпатрола — он одновременно уличный и галерей­ный художник. «Здесь могли бы висеть твои ра­боты», — заметил Берт. Я заявил, что он размеч­тался. А он сказал: «Не мечтая, ничего не добьешься».

— Так что у тебя за проект?

— Пять бутылок, называется «Паруса воспоми­наний». Название предложил Ал. В них то, что я люблю вспоминать. Видел бутылки с кораблями внутри? Мой бутылочный флот сделан по тому же принципу.

— И что же там?

— Что запомнилось. В одной, например, кро­шечный плащ и волшебная палочка — глядя на них, я вспоминаю себя в десять лет. Мама сшила мне и себе костюмы для участия в папином фоку­се. Вообще-то папа актер, но иногда, чтобы под­работать, выступает на детских праздниках. Мы с мамой залезали в ящик, папа постукивал волшеб­ной палочкой, и когда раздвигал занавески, нас уже не было. Потом он опять постукивал палоч­кой, и мы появлялись.

— Вылезали через потайную дверь, да?

— В том-то все и дело, — смеется она. — В мо­их воспоминаниях мы и вправду куда-то исчезали. То есть теперь мне понятно, что был какой-то секрет, но тогда его знала только мама. В моих вос­поминаниях чудеса происходили благодаря папе.

— Мой папаша тоже был фокусник. Сел в ма­шину и испарился.

— Вот как, — произносит Люси со странным выражением лица.

— Не переживай. Я тогда еще не родился. А ма­ма у меня классная.

Мы бредем между вагонами, останавливаясь там, где рисовали я и Лео.

Сейчас она смотрит на сюжет, который я пред­почел бы не показывать. Этот белый океан забав­ным не назовешь. В краске слышится ритм, слов­но море хочет отдышаться. «Море расстроено», — подписал Лео.

И тут она говорит:

— Ты когда-нибудь чувствуешь себя так? Раз­давленным?

Пожимаю плечами. Не хочу сейчас об этом.

— Меня расстраивает только то, что четвертого сезона «Вероники Марс» не будет. И что турецкие сладости не продают большими коробками.

— Теперь продают.

— Да? Отличная новость.

— А я хочу, чтоб выпускали супербольших шо­коладных лягушек «Фреддо» с мятной начинкой, но этому не бывать, — вздыхает Люси.

Я раньше не обращал внимания, а теперь и мне странно.

— Слушай, а ты права: с другими начинками супербольшие «Фреддо» есть, а с мятной нет.

— Загадка.

— Можно купить три штуки, растопить, а по­том заморозить, — предлагаю я.

— Выйдет бесформенная каша.

— Все равно шоколад. И вкус тот же.

— Да, но я хочу целую шоколадную лягушку и мятную начинку — внутри.

— Жесткий у тебя подход к категориям «внут­ри» и «снаружи».

— И не говори, — улыбается Люси.

Мне по душе, что она так свободно переходит от разговора об искусстве к шоколадкам «Фреддо». Мне по душе ее «паруса» и закупоренные, чтоб не уплыли, воспоминания в бутылках.

Мы идем обратно, туда, где она оставила вело­сипед.

— Никогда не мог понять, как корабль попада­ет в бутылку.

— Мне Ал объяснил, — говорит она. — Снача­ла выдуваешь бутылку, хотя можно и купить. По­том отдельно мастеришь корабль со складными мачтами. Заливаешь в бутылку «море» из умного пластилина, проталкиваешь корабль сквозь гор­лышко и за ниточки снаружи поднимаешь паруса. То же самое я сделала с воспоминаниями. Умень­шила и свернула. Только раньше корабли в бутыл­ках мне нравились больше — в них была тайна.