Кэт Кроули - Лунное граффити

Эд веселится.

— Ладно, — соглашаюсь я. — Где он берет кра­ски, что к ним нужно, я не знаю. Но я знаю, что мне нравится его творчество. Иногда едешь на электричке мимо очередного пустыря, где один бурьян и промышленные отходы, и вдруг, как из-под земли — нарисованный океан. На заводской территории плещет море.

Сейчас Эд опять засмеется. Кошусь в его сто­рону. Он сосредоточенно смотрит перед собой, словно хочет одного — не слышать мой голос.

Сегодняшний вечер из разряда тех, что длятся вечно. Пожалуй, еще дольше, чем эпиляция после зимы. По улице разносится смех — это Джезз и Лео. Ну хотя бы для Джезз время движется иначе. Ту неделю, что я ждала свидания с Эдом, мир ка­зался мне шаром из раскаленного стекла, и мне бы­ло хорошо в такой ловушке.

Мы уже на станции, а Эд все молчит и похло­пывает ладонями по ногам. Дилан останавливает­ся и показывает наверх. Я не сразу понимаю, ку­да смотреть, но как только вижу, сразу хочу выре­зать и унести домой. Чтоб не расставаться.

— Тень рисовал, да? — спрашивает Джезз. — Здорово.

— Тексты Поэта тебе тоже понравятся, — го­ворит Лео. — Они обычно вместе работают.

Эд мрачно глядит на него исподлобья. Лео ши­роко улыбается. Лицо Дилана подрагивает. Меж­ду ними что-то происходит, мысленно кричу я, и Джезз, конечно, слышит мои мысли, многозначи­тельно смотрит и выдувает пузырь из жевательной резинки в мою сторону.

— Слушайте, вы все! Кончайте играть в непонятки, — возмущается Дэйзи. — Не выводите ме­ня из себя.

По радио объявляют, что поезд придет с пяти­минутным опозданием, и я не тороплюсь за ос­тальными. Свет прожектора падает на граффити Тени неподалеку от станции. Нарисованное ночное небо светлеет по краям настолько, что просту­пает стена. К границе, где из-под неба виден кир­пич, подлетают нарисованные птицы и поворачи­вают вспять. Перья у них светятся. Лунные пташ­ки, пойманные в кирпичном небе. К ним не липнет уличная грязь; отсюда они выглядят в сто раз красивее, чем снующие вокруг живые птицы.

Оборачиваюсь и вижу, как Эд смотрит, как я смотрю.

— Пошли, — говорит он. — Поезд идет.

Этих птиц я давно нарисовал. Однажды рано утром шел открывать магазин — и рискнул. Солн­це вставало над домами, прожигая ночную мглу. Лезть на верхотуру не пришлось, сел на забор с живыми птичками за компанию и рисовал на уров­не глаз. Сложнее всего было сохранять равнове­сие. Одна ворона все время надо мной потешалась, а когда я делал последний штрих, перелетела че­рез стену и взмыла ввысь. Еще над головой покру­жила, издеваясь: «Видал? Ничего сложного, если знаешь как».

Пожалуй, я знаю только одно «как» — как рисо­вать. Но слова, школа — я никогда не мог предста­вить их зрительно. Я сидел и думал, как не слышать скрип стульев и голоса других детей, как пустить учительский голос в тоннель, идущий прямо ко мне, — тогда бы я все понял. Обычно не выходи­ло. Я слышал все сразу, то есть ничего. Словно там, где я стоял, все звучало одинаково, не разберешь, какой звук откуда. Словно все двери в мире нарас­пашку и голоса из каждой сливаются в общий шум.

Я бы и до десятого класса не дошел, если б не Лео. Он помогал мне с чтением, а я устраивал его на ночлег, и мы не задавали друг другу лишних вопросов. В пятом классе я как-то зашел за ним. Когда он открыл дверь, из глубины квартиры нес­ся поток громкой музыки и брани. Вспоминая тот день, я слышу зверинец. Как обитатели клеток ле­зут на волю. Лео захлопнул дверь, обсуждать бы­ло нечего. Мы ушли.

В тот раз он заночевал у меня. Я уже засыпал, когда он заговорил. О том, как ему не нравится запах пива и как нравится, что у нас тихо. О том, что иногда не хочет засыпать, чтоб не видеть снов. Было темно, и я рассказал ему про открытые две­ри и что не справляюсь с домашними заданиями.

Утром, перед тем как уйти, он спросил, где моя домашка. Я показал, он подправил. Он ничего не менял, просто сделал написанное понятным. С то­го дня он проверял каждое задание.

Граффити у меня получается без черновиков. Исправлять ошибки не надо. Народ иногда делит­ся, как стремно рисовать в неразрешенных местах. По словам Лео, страх разбегается быстрыми вол­нами от сердца, мелко пульсируя под кожей. А для меня рисовать — способ избавиться от пульсиру­ющего страха. Единственный способ закрыть все эти двери.

Люси все смотрит на моих птиц. А я смотрю на нее и хочу понять, о чем она думает. Скорее всего мечтает о несуществующем парне. У него не толь­ко океан в баллончике, но еще и море слов, кото­рые она хочет услышать. Интересно, как она пред­ставляет себе Тень? Как он выглядит, что говорит. Она оборачивается и видит, что я за ней наблюдаю.