Олег Ждан-Пушкин - Приключения человека, похожего на еврея

В общем, мы отдали ей сто пятьдесят долларов. Вечером я на верхнем багажнике моих «Жигулей» перевез огромный диван, затем письменный стол, съездил за стульями. Не смог забрать только шкаф. Забили барахлом всю нашу небольшую квартирку. Правда, вещи привезли в самом деле хоро­шие. Катя даже сказала: жаль, не забрали шкаф. Надо было забрать, а позже продать. Впрочем, осталось многое: стол обеденный, кухонные шкафчики, двуспальная кровать.

Да, вещи кое-как разместили, но сто пятьдесят долларов — тю-тю.

Эй, Арнольд!

Животик у Кати рос не по дням, а по часам. Я сбрасывал одеяло и с удо­вольствием смотрел на него, поглаживал. Ей это нравилось, теперь собствен­ная нагота ее не смущала, она улыбалась и таким образом поощряла меня. «Может, у меня будет двойня? Ты бы хотел или нет?» — «Не знаю, — отве­чал я. — Уж как будет». Однако, скорее всего, не хотел: уже куплена коляска на одного ребенка, понадобится еще одна кроватка, не говоря уже о всяких пеленках-распашонках. Но будь что будет. В те времена у нас еще не опреде­ляли, один ребенок или два, мальчик или девочка. Но неужели я через полгода стану отцом, а Катя мамой? Очень интересно. И как бы странно.

Интересно, что отношение общества к беременности в разные времена разное. Сегодня женщины до последних дней никак не скрывают от взоров публики беременность, слышал я, что так же было во Франции в XVII или XVIII веке, — там даже подкладывали тряпичные куклы под пояс, чтобы показывать беременность, а вот во времена нашего детства и отрочества женщины носили просторные халаты, платья, некоторые даже специальные бандажи, чтобы не обращать на себя внимание.

Известно, отношение общества, да и родителей, к рождению ребенка тоже бывало разным, чаще всего желанным, а случалось, и нежеланным, например, в голодные годы. Нынче время относительно тех времен более-менее благо­получное, голодомора все же нет и не предвидится, и родители оповещают коллег и знакомых о таком факте, устраивают посиделки («адведки», говорят у нас в Беларуси), а мужская часть — порой и пьянки после рождения первен­цев. Однако нам до такого события еще надо дожить.

Позвонил мне один из бывших коллег, Сергей Бургевич, с которым мы учились в университете, не дружили, но приятельствовали, и сообщил, что в министерстве информации зарегистрирован новый журнальчик с названи­ем «Свислочь» (кто не знает, Свислочь — это река в Минске) — глянцевый, но как будто надежный, с неплохим уставным капиталом, то есть имеется у него и не бедный спонсор. Коллектив уже набран, но, по крайней мере, одно свободное место там есть, и он уже сказал обо мне. Сергей делал неплохую карьеру, уже работал в Министерстве информации, правда, пока на первой ступеньке, но вот — чувства к бывшим сокурсникам не растерял. Назвал адрес. Ноги в руки и бегом, сказал он, что я и сделал на следующий же день. Наконец-то! — вот главная мысль того дня. Побрился, почистил ботинки, гал­стучек повесил. Катя с улыбкой проводила меня. Она уже была на четвертом месяце и старалась сохранять хорошее настроение. Я тоже поддерживал ее. Очень кстати подвернулась работа. Недаром говорят: все к лучшему в луч­шем из миров.

Располагалась редакция в хорошем месте, транспортное сообщение удоб­ное, я заранее прикидывал, как буду ездить, сколько времени потребуется на дорогу, если на своем авто и если на автобусе. Стояла середина июля, время отпусков, на улицах стало заметно меньше машин, тем более после девяти утра, когда все спешащие уже разъехались по своим адресам. Времени мне потребовалось примерно тридцать минут, рядом находилась просторная парковка — все складывалось удачно, просто один к одному. Конечно, рас­считывать в нынешнее время на высокую зарплату не приходилось, как не приходилось — на аналитический журнал или государственную газету, да уж ладно, мы не гордые, главное — стабильность, торговаться не в наших харак­терах и не в наше время. Энергии было столько, что я не стал вызывать лифт, а поднялся на четвертый этаж, где находился кабинет главного редактора, пешком, через две ступеньки.

Вот и кабинет.

— Здравствуйте, — сказал я празднично и с юмором. — Известный совет­ский журналист и молодой писатель Илья Шахрай. Разрешите присесть? По слухам, вы процветаете и у вас возникла перспективная вакансия. Мечтаю поработать у вас. Вот моя трудовая книжка. — И еще что-то говорил — весело и складно.

Встречаться раньше нам не приходилось. Главный был молодой, немно­гим старше меня — чубатый, белобрысый, довольно крупный. Глаза у него были голубые, лицо круглое — вполне располагающие черты. А смотрел он на меня, словно не понимая, но изо всех сил стараясь понять. Кажется, был он не из нашей журналистской среды. Взял трудовую книжку и сразу же воз­вратил.