Дмитрий Каннуников - Rock-n-roll в крови

Любовь собирать пригоршнями.

Верить во что-то хочется,

Быть молодым и гордым,

Но каждый день одиночества,

Приносит тоску с заботами.

А душа рвётся просто в небо,

А небо туманом болотится,

Ведь серое – чёрное с белым,

Но летать всё равно хочется.

Их имена не внесут в обелиски

Они же за правду шли воевать.

В канцелярии бога приготовлены списки

Кому завтра: жить, а кому умирать.

Пахнет озоном степь перед боем,

Отчётливо видно шапки вершин.

Вчера ещё пили и "жгли" в эшелоне.

Сегодня ты перед жизнью один.

И горько, и больно, и хочется плакать,

И злость в твою душу вползает змеёй.

Он был твоим другом, погиб на закате,

И тело его ты засыпал землёй.

Но бой продолжается, требует совесть,

Ты видишь, ребята примкнули штыки.

Хотелось романа, написана повесть,

И жизни минуты считают часы.

Опять в «штыковую», ёкнуло сердце,

Ощерился рот в грозном крике "ура".

Немного свободы, бескрайняя вечность,

И на обелиске лишь имена.

Война

Страшное месиво

из водки и песен,

Горечь взрывов,

на стёртых губах.

Смесь улыбок,

и злобных взглядов,

Ртов, раскрытых,

в крике «Ура!»

Чёрный ворон,

над выжженным полем,

Над мясорубкой войны,

здесь похоронено

самое лучшее:

Письма домой, из дома и сны.

Страшное месиво

зим, лет и вёсен,

Стёрлись из памятей

наших мечты,

А кто не дошёл,

тот место нашёл

В братской могиле

родной стороны.

Сапоги месили

и грязь, и глину,

И чернозём, и болотную тину.

Жрали траву

лагерей и тюрем,

Баланду солдат,

деревенскую тюрю.

Сны приходили,

и уходили

Всё об одном,

что кого-то убили.

Так зачем же вы

в сны пустили -

Вечные взрывы

кровь и могилы.

Шествуя дальше,

по грязному месиву

Смерть летела,

служа свою мессу,

И раздавались,

с твердыни небесной

Песни ушедших,

умерших песни.

Блокадный блюз

Стоял рояль

в центре блокадного города,

Цвела сирень,

но пахло почему-то порохом.

Раздавались взрывы

и давили на перепонки.

И птицы не пели,

если пели, то совсем не громко.

А рояль стоял,

таращась разбитой крышкой,

Улыбаясь клавишами,

как будто негр зубами.

Хозяин его -

был убит вчера под Москвою,

А хозяйка лежит

с помертвевшими губами.

Рассечён осколками

и из дыр рояля

Торчат во все стороны струны,

звучавшие раньше гордо.

И хотя здесь весна,

но на нём никто не играет.

Лишь близкие взрывы

уродуют карту города.

Мимо шёл старик -

музыкант с футляром под мышкой.

В этом чёрном футляре

лежала старая скрипка.

Он увидел рояль,

подошёл и погладил клавиши,

А они отозвались болью

и радостным скрипом.

Пробежали пальцы

по белым и чёрным накладкам

И запели струны,

предчувствуя новые беды.

Так родился блюз,

вскормленный блокадным городом,

Наевшись мякины

вперемешку с чёрным хлебом.

Зазвучали ноты,

сливаясь в безликую музыку.

Этот блюз зазвучал

по-весеннему очень громко.

И… ощерились улицы

чёрными провалами окон,

Громко стукнулась о камни мостовой

пустая котомка.

Он хотел отдать

последнюю честь солдатам,

Которые держат город

в не привыкших к оружию пальцах.

И понёс по улицам

ветер мелодию эту,

Станет она

вечным как он скитальцем.

И рождались слова

неуверенные, не в рифму,

И сплетались с пылью,

и копотью близких взрывов.

Вдруг присел старик на асфальт

и схватился за сердце,

Посмотрел на небо,

и улыбнулся криво.

И повисла в воздухе

чёрной печалью нота.

Эту песню и музыку

разве теперь забудешь.

Отзвук этого блюза

до сих пор жив на этих улицах.

Иногда его слышат

ныне живущие люди.

Мы тогда ещё пили портвейн

33-й и три топора,

Мы считали количества дней,

Забывая, что было вчера,

Мы кому-то писали стихи,

Мы наивно встречали рассвет

И мы думали, кончатся дни,

А прошло уже тысяча лет.

Это тысяча лет без любви,

Это тысяча лет без тепла.

Мы как прежде взрываем мосты,

Чтоб согреться мы жжём города.

Это сто километров дождя,

Это метры ранимой души,

И кусочки прожитого дня,

И осколки вчерашней беды.

И чего-то как будто бы нет,

И тепло от чужого костра.

Руку жжёт лишь на поезд билет,

И ты мысленно скажешь: «Пора».