Многоходовка сработала. Ева передала Вейнтраубу свой номер через знакомого сенатора в Штатах: пускай Псурцев поломает голову над тем, как известный политик может быть связан с троицей. Миллиардер скоро перезвонил, внимательно выслушал рассказ Евы и пообещал, что через шесть часов эвакуирует всю компанию. Оставалось надеяться и ждать.
Одинцов не рассуждал о том, что Вейнтрауба наверняка интересует только Ева, а от них с Муниным старик захочет избавиться после того, как заполучит свою шпионку. Главное – их вывезут отсюда, а дальше, что называется, действия по обстановке.
– Изображаем отдых и веселье! – скомандовал Одинцов.
Он вылил две трети бутылки виски в унитаз, как будто компания быстро и основательно выпила, и погнал охранника в магазин за следующей порцией. А выпить в самом деле не мешало, чтобы расслабиться и снять нервное напряжение после утреннего стресса...
...потому что Ева вдруг расплакалась, вспомнив Арцишева, с которым всё так удачно складывалось: и на семинар его она попала, и самого профессора сумела очаровать, и в ресторане он уже предлагал ей работу в своей лаборатории, но тут появились академики . Сначала помешали ей закрепить успех, а потом и вовсе убили профессора.
Мунин тоже погрустнел – у него мрачных воспоминаний было не меньше. Одинцов спешно налил всем ещё и увёл разговор в сторону вопросом, откуда Ева так хорошо знает русский. Американка залпом выпила стопку и выложила свою историю. В бытность девчонкой влюбилась как кошка в бородатого парня, так не похожего на американцев. Иммигрантов из России тогда уже перестали считать экзотикой, и мода на них проходила, но у Евы случилось какое-то временное помутнение рассудка. Она едва не потеряла работу в престижнейшей лаборатории, куда её устроил Вейнтрауб, и с самим стариком надолго испортила отношения.
– Ревность? – предположил догадливый Одинцов.
В эти подробности Ева вдаваться не стала и потребовала рассказать про Эритрею: оттуда эмигрировали её родители. Одинцов трижды побывал в эфиопских краях, и самое сильное впечатление на него произвёл уникальный храм. – Довольно далеко от Аддис-Абебы, сотни три километров, есть горная долина, – рассказывал Одинцов. – Место намоленное: там ещё до нашей эры храмы строили. А лет восемьсот назад появился этот – только стены, без крыши. Я думал, крышу не успели достроить, а оказалось – она не нужна. Потому что на храм ни одна капля дождя не падала. Своими глазами видел: за стенами льёт как из ведра, а внутри сухо. Фантастика! Я так ничего и не понял. В тех краях вообще чудес всяких много. Народ со всего света поглазеть приезжает. Эфиопы рассказывали, что в древности до них даже крестоносцы добирались... – Они Ковчег Завета искали, – откликнулся Мунин. – Понятно же! Тамплиеры больше ста лет Эфиопию перепахивали. В Храмовой горе ничего не нашли, потом вообще сдали Иерусалим – и давай шарить вокруг, всё дальше и дальше... А я, знаете, что вспомнил? Историк наслаждался обстановкой «Проказницы». Раньше он бывал только в копеечной общественной бане, когда летом отключали горячую воду. Мунин развалился в кресле, под неодобрительным взглядом Одинцова смешал себе в стакане виски с соком и поведал эпизод из «Повести временны`х лет». – Это летопись такая, жутко интересная, – объяснил он Еве, рассудив, что Одинцову «Повесть...» хорошо известна: её же в школе проходят. – Про то, откуда взялась наша страна и народ здешний. Всё подробно расписано от Всемирного
«Повесть временных лет» (фраг
потопа и до двенадцатого века...
мент).
Так вот, про баню. Вы же знаете, что Андрей Первозванный по Руси путешествовал? – Андрей, который апостол? Он же вроде с Иисусом ходил, типа ученик – там, у евреев. Какая баня, какая Русь? – не понял Одинцов. – Это я для простоты. Конечно, Руси тогда ещё не было, но земля-то была! – Мунин по привычке жестикулировал, не выпуская стакана, и коктейль норовил выплеснуться ему на грудь. – Принято считать, что апостол Андрей совершил три больших путешествия, но в «Повести...» написано, что

четыре. Одно из них – на север, сюда, к Ладожскому озеру. Есть место на Волхове, где до сих пор хранится его посох...
– Андрей после каждого путешествия отчитывался в Риме своему брату Петру, – продолжал историк. – Рассказывал, где побывал, что видел, что за люди живут в далёких странах... Вот и рассказал, как попал в баню – первый раз в жизни. Они же оба с Петром выросли в Израиле, а там иначе моются, и римские термы тоже другие совсем...
Читать дальше